Она замолчала. Не то, чтобы неожиданно, но я все ждал каких-то недоговоренных ею слов.
– А почему так поздно? Работа?
Она покачала головой и снова подтвердила:
– Нет. Я… из гостей. От друга, – последнее слово она произнесла едва слышным шепотом.
– И не осталась…. Прости.
– Нет, я и не могла остаться. Мама будет переживать. После того случая, она…. Ох, да ты не знаешь….
Она закрыла рукою рот, словно боялась рассказать ненароком мне о нем.
– Какого случая?
– Это личное, так просто не объяснить, – ее взгляд испуганно вцепился в меня, глаза сделались круглыми. – Но он всегда провожает меня до вокзала. И… и… всегда. А потом звонит… или я звоню ему. Что все в порядке… Он тоже волнуется.
Ее глаза округлились совершенно, пальцы стали комкать носовой платок, каким-то образом вновь очутившийся в ее руках. Она задышала часто-часто и затем вымолвила, задохнувшись:
– Он любит меня, – и скороговоркой: – И я тоже очень люблю его. Э-это не объяснить… ты просто… мы не виделись шесть лет, ты не поймешь всего. И потом… мы же с тобой… между нами…. Тебе надо все сначала… все заново….
Она произнесла еще раз слово «непонятно» и замолчала. Напряжение, пульсирующее в глазах, покидало ее, она тихонько всхлипнула, но справилась с собой и стала смотреть в окно.
– Мы и в самом деле долго не виделись, – осторожно, как можно мягче начал я. Она вздрогнула. – Мы уже другие…
– Чужие, – эхом повторила она. – Нет, я не…
– Не то, что раньше. Тогда… в институте…. Все правильно, – я хотел возразить, но она покачала головой и продолжила. – Я сама это поняла. Ведь одно дело – учеба и все такое, а другое, совсем другое – собственный выбор, не зависящий от окружающих… от обстоятельств… от места….
Мы долго молчали. Поезд остановился на пустынном полустанке, постоял и снова тронулся в путь. А мы все молчали и смотрели в непроглядную темень за окном.
– Мне тридцать лет, – тихо сказала она. – И у меня должен быть выбор. Я знаю, мама волнуется, когда я вот так сильно задерживаюсь… – и едва слышно: – Но ведь я не могу без него. Что поделать, если он не может оставить меня…
И – одними губами:
– Навсегда.
И тут же, громче, резче:
– Но он тоже не может без меня. Не может. Я знаю.
И снова молчание, только перестук колес, да резкое, на поворотах, хлопанье двери тамбура. Поезд стал замедлять ход, показались огни новой станции. Показались и исчезли, электричка проследовала без остановки. Вновь бухнула дверь тамбура, когда вагоны миновали одну за другой две стрелки.
Она сцепила пальцы и закрыла глаза, плечом привалившись к стенке. Казалось, она дремала. И только подрагивание больших пальцев, то принимавшихся тереть костяшки, то вновь замиравших, выдавало ее беспокойное бодрствование.
Беретка была чуть великовата ей, и когда она устало коснулась виском