«Для достижения этой высокой цели, суверену, говорит Гоббс, предоставляется судить, какие мнения и доктрины ведут к миру или противны ему, а следовательно, ему принадлежит и указание, по какому случаю, о чем, в каком размере может говорить к народу. Суверену предоставляется полная власть установить правила, на основании которых определяется, что каждый может знать, каким пользоваться имуществом и какие действия совершать, не опасаясь быть оставленным своими согражданами»[33]. «Свобода подданных остается лишь в тех действиях, которые суверен, регулируя их действие, позволил им, как-то: покупать и продавать, совершать различные договоры друг с другом, избирать себе местожительство, род пищи, способ жизни и управлять своими детьми, как кто считает за лучшее»[34]. Из принципа абсолютного повиновения установленной власти Гоббс делает только два исключения: человек может отказаться умертвить себя и сознаться в своем преступлении.
Здесь Гоббс дает два противоречащих определения права, признавая правом и «свободу употреблять силу и способность», и всякое обязательство, вытекающее из контракта, а также смешивает идею права и добра и в конце концов приходит к тому, что передает государству право установить и доброе, и правовое. Все это лучше всего доказывает недостаточность его оснований. Действительно, право и мораль Гоббса выведены опытным образом – из понятия пользы. Его право есть ничто иное, как полное дозволение индивиду делать все, что ему может быть полезно. Его мораль – советы житейского благоразумия, основывающегося на положении, что мир есть условие полезнейшее для проявления деятельности индивида. В его морали исчерпано все, что можно опытным образом вывести из понятия пользы. Но в выводах Гоббса лучше всего видно, что между идеями права и обязанности, которые a priori находятся в душе, и опытными понятиями права и морали лежит непроходимая бездна.
Идея права есть