Современникам Карла подтекст был очевиден. Эдвард Россингем, который был, пожалуй, информирован лучше остальных корреспондентов, в августе 1639 г. выразил общее мнение: “Я слышал, многие трезвомыслящие люди полагают, что, если бы Его величество воспользовался своим преимуществом, чтобы наказать [шотландцев] за дерзость, он мог бы взять Эдинбург и посеять среди них такое смятение, что простой народ точно вынужден был бы покинуть своих господ [из числа ковенантеров]”[238]. Несмотря на все проблемы, которые королю чинили неповоротливые командиры учений, непокорные аристократы вроде лордов Сэя и Брука и перегруженные работой чиновники артиллерийско-технической службы, современникам казалось, что Карл I мог выйти победителем из войны 1639 г.
Представим, что “трезвомыслящие люди” летом 1639 г. были правы и король вступил в битву с “бунтарями”-ковенантерами и победил – или обеспечил себе преимущество, просто дождавшись, пока шотландское войско расформируется. Каковы были шансы режима выстоять и продержаться в течение 1640-х гг. и далее, если бы корона одержала победу в 1639-м? Можно высказать несколько замечаний к такому сценарию. Даже если списать со счетов вигскую и марксистскую телеологию, все равно есть основания заметить, что изучение случайных обстоятельств конкретного исторического момента нельзя считать корректным критерием оценки долгосрочных шансов правительства на успех. Контраргумент может быть таким: победа 1639 г. не предоставила бы долгосрочной гарантии выживания режима, а лишь принесла бы временное облегчение. Разве режим не пал бы рано или поздно под давлением английских оппонентов даже без своевременной помощи шотландцев?
Любая