– Твой отец не любит, когда кладут орехи, – сказала Беверли, сама не зная зачем. Наверно, чтобы показать, что и от нее есть толк.
– Любит! – Кэролайн обернулась так стремительно, что высыпала на стол полпакета муки. – Может, не любил, когда ты его знала, но сейчас ты его не знаешь! Теперь он любит, чтобы орехи были везде!
Элби сидел в столовой. Беверли даже из кухни, сквозь закрытую дверь слышала, как он поет. Поразительно, как он умудрился так зациклиться на этой мелодии. Франни была в гостиной – пыталась продеть передние лапы кота в рукава кукольного платьица и плакала так тихо, что ее мать окончательно уверилась: все, что она сделала в своей жизни вплоть до этой минуты, было ошибкой.
Деваться от детей было некуда, спрятаться негде – места ей не нашлось бы даже в бельевом стенном шкафу, потому что после выдачи кота Джанетт шкаф так и не покинула. Беверли взяла ключи от машины и вышла на улицу. И как только закрыла за собой дверь, словно оказалась под водой – таким плотным был хлынувший в легкие горячий воздух. Она вспомнила задний дворик в Дауни, где сиживала под вечер: Франни блаженно сопела у нее на коленях, Кэролайн раскатывала неподалеку на трехколесном велосипеде, и повсюду был одуряющий запах цветущих апельсиновых деревьев. Фиксу пришлось продать дом, чтобы выплатить ей половину их «совместно нажитого» и обеспечить алименты детям. Зачем она заставила его сделать это? Здесь, в Виргинии, так не посидишь. По пути к машине комары укусили ее пять раз, и каждый укус уже распух и превратился в волдырь размером с четвертак. У Беверли была аллергия на комаров.
В машине было не меньше 105 градусов. Беверли завела мотор, включила кондиционер, а радио выключила. Улеглась на обжигающем виниловом сиденье так, чтобы никто не мог заметить ее из окна. И подумала: стой машина не под навесом, а в гараже, вышло бы самоубийство.
Из-за того что учебный год в калифорнийских государственных школах длится немного дольше, чем в виргинских католических, между отъездом одних детей и прибытием других образовался пятидневный зазор, и Берт с Беверли оказались дома вдвоем. Как-то вечером они занялись любовью на ковре в столовой. Это оказалось не очень удобно. Беверли сильно похудела после переезда в Виргинию, позвонки и ключицы проступали под кожей так, что хоть анатомическим пособием на работу устраивайся. От каждого толчка она уезжала на четверть дюйма назад, спина елозила по грубой шерсти. Натертая кожа горела, но они все равно наслаждались своей любовной шалостью. «Мы с тобой не ошиблись», – шептал ей Берт, когда потом они лежали рядом, глядя в потолок. Беверли впервые заметила, что в люстре не хватает пяти хрустальных подвесок.
– Все, что происходило в нашей жизни, все, что мы делали, было ради того, чтобы мы с тобой встретились. – Берт стиснул ее руку.
– Ты правда в это веришь? – спросила Беверли.
– Мы наколдовали, – ответил он.
Потом, уже ночью,