Вдали от трона взрос, еще не знаешь ты
Сей чести пагубной, заманчивой мечты.
Ты самовластия не испытал отравы,
И голос не прельщал тебя льстецов лукавый.
Афалия, трагедия, взятая из Св. Писания, г. Расина.
Пер. с фр. иждивением Н. Новикова и компании. Москва, 1784.
I
Дай Бог, кому детей родить, тому б их и взрастить!
Русская пословица
Глина влажна и мягка: нужно поспешить и, не теряя мгновения, обработать ее на гончарном круге.
Персий Флакк, III, 23‒24
1777 год открыл самую веселую и счастливую пору екатерининского царствования.
Победоносно закончились польская и турецкая войны, влияние России на европейские дела неуклонно возрастало, Вольтер и Гримм превозносили до небес государственную мудрость «святой Катерины Петербуржской». Дворянство, стряхнув оцепенение, вызванное ужасами пугачевщины, бурно наслаждалось приятностями жизни.
Вот красно-розово вино:
За здравье выпьем жен румяных.
Как сердцу сладостно оно
Нам с поцелуем уcт багряных!
(Г.Р. Державин)
Двор и столица задавали тон. Сменялись фавориты и фавориты фаворитов. Потемкин уступил на время свое место блестящему Завадовскому и вновь вернул расположение императрицы. Вельможи обменивались церемонными поклонами и обескураживающими оплеухами. Камер-пажи и фрейлины, получив свою порцию розог, шли разыгрывать чувствительные пасторали на эрмитажных собраниях. Вист, фараон и макао, словно смерч, уносили деревеньки и мужичков. Оглушительно хлопали пробки и пистолеты. На российском Парнасе, после кончины Сумарокова, гремели действительный статский советник Херасков и кабинетный секретарь государыни Василий Петров, гордившийся званием «карманного ее величества стихотворца». С успехом шла «Дидона» Княжнина. Богданович, написав «Душеньку», пребывал «на розах». Никому не известного Державина выпустили из гвардии в статскую службу, признав неспособным к военной. Фонвизин путешествовал по Франции и в письмах к своему другу генералу П.И. Панину клял парижскую нечистоту, «какую людям, не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно».
Этот год, казалось, подал надежду и на восстановление мира в семье императрицы.
Сильное душевное потрясение, которое испытал великий князь Павел Петрович после смерти первой супруги1, вновь сблизило его с матерью2. Екатерина поспешила прописать сыну лучшее средство от меланхолии – женитьбу.
«Я начала с того,– рассказывает она в своих «Записках»,– что предложила путешествия, перемену мест, а потом сказала: мертвых не воскресить, надо думать о живых. Разве оттого, что воображали себя счастливым, но потеряли эту уверенность, следует отчаиваться в возможности снова возвратить ее? Итак, станем искать эту другую…»
– Кто она, какова она? – стал расспрашивать заинтересованный Павел. – Брюнетка, блондинка, маленькая, большая?
– Кроткая, хорошенькая, прелестная,– отвечала императрица,– она именно такая, какую можно было желать: стройна, как нимфа, цвет лица – смесь лилии и розы, прелестнейшая кожа в свете, высокий рост, с соразмерной полнотой, и легкость поступи, одним словом, сокровище: сокровище приносит с собою радость…
Сокровищем, о котором говорила Екатерина, была вюртембергская принцесса София-Доротея. Павел отправился на встречу с ней в Берлин. Поездка не разочаровала его. Вскоре императрица получила от него письмо:
«Я нашел невесту свою такову, какову только желать мысленно себе мог: недурна собою, велика, стройна, не застенчива, отвечает умно и расторопно, и уже известен я, что если она сделала действо в сердце моем, то не без чувства и она с своей стороны осталась… Вы желали мне жену, которая бы доставила нам и утвердила домашнее спокойствие и жить благополучно. Мой выбор сделан…»
14 августа 1776 года Павел вернулся в Царское Село, а спустя две недели туда же приехала и София-Доротея, которая, приняв православие, получила имя Марии Федоровны. 26 сентября состоялось ее бракосочетание с великим князем, и в марте следующего года она почувствовала себя беременной.
Императрица не скрывала своей радости и с нетерпением ожидала декабря – времени, когда она должна была стать бабушкой. Она говорила только о воспитании детей, и ее педагогические познания настолько изумили шведского короля Густава III, побывавшего летом в Петербурге, что он пожелал, по возвращении в Стокгольм, непременно получить ее письменные наставления по этому предмету.
Екатерину весьма занимал вопрос о поле ребенка, которого носила невестка. Она вообще предпочитала мальчиков девочкам, но на этот раз ее интерес был гораздо серьезней, чем простое любопытство. Мало кто догадывался об истинных намерениях императрицы, и меньше всех – счастливая великокняжеская чета. Екатерина уже вынашивала мысль о наследнике, настоящем