Глава шестая
Патрик сегодня вечером настроен игриво, а вот у меня совершенно нет настроения затевать «любовные игры». Но либо «игры», либо он снова станет принимать антидепрессанты, чтобы выдержать еще один день, еще одну неделю на работе, благодаря которой, собственно, в нашем автомобиле есть бензин и мы вполне можем заплатить за поход детей к зубному врачу, если возникнет такая необходимость. Хотя даже тот весьма высокий пост, который Патрик занимает в нашем правительстве, все же не дает ему достаточных доходов, чтобы как следует обеспечить семью, поскольку я теперь больше не работаю.
Свет на крыльце погашен, мальчишки улеглись, а Патрик, укладываясь на наше супружеское ложе, нежно шепчет:
– Я люблю тебя, детка, – и, судя по тому, как лихорадочно блуждают по моему телу его руки, он, ясное дело, спать пока не готов. Пока еще нет. А ведь мы с ним не занимались «этим» очень давно. По-моему, несколько месяцев. А может, и дольше.
В общем, мы приступаем к делу.
Я никогда не любила болтать, занимаясь любовью. Слова казались мне такими неуклюжими; и потом, они как-то слишком резко вмешивались в естественный ритм совокупления, подрывая сами его основы. И забудьте, пожалуйста, эти дурацкие порнографические мантры: Дай, дай его мне. О, я кончаю! Сильней, сильней. Ох, милый, да, да, да! Подобная чушь годится только для кухонного флирта или для непристойно-убогих шуточек в компании подружек, но только не в постели. Только не с Патриком.
И все-таки о чем-то мы разговаривали. До и после. И во время тоже. Немного, всего десять звуков: Я тебя люблю – пять гласных, пять согласных, одно мягкое «т», во всех отношениях подходящее для данной ситуации. И произнесенные шепотом наши имена: Патрик, Джин.
Но сегодня вечером, когда мои дети спят, а мой муж занимается со мной любовью и я слышу возле самого уха его ровное тяжелое дыхание, я закрываю глаза, чтобы не видеть яркого отражения луны в зеркале гардероба, и думаю, что же все-таки для меня предпочтительней. Стала бы я счастливее, если бы и он разделил со мной мое молчание? Было бы мне от этого легче? Или мне все-таки нужны слова Патрика, чтобы заполнить ту пустоту, что существует и в нашей спальне, и во мне самой?
Он вдруг перестает сосредоточенно двигаться во мне и спрашивает:
– В чем дело, детка? – В его голосе забота и тревога, но я, по-моему, улавливаю там и еще некий намек, некую особую интонацию, которую мне никогда больше не хотелось бы слышать. Более всего это похоже на жалость.
Я поднимаю руки и, прижав обе ладони к его щекам, притягиваю его к себе и целую в губы. Этим поцелуем я словно говорю ему, что все это ерунда, что все пройдет, что все еще будет хорошо. Это, разумеется, ложь, но ложь, вполне в данный момент подходящая, и больше Патрик ничего не говорит и не спрашивает.
Пусть сегодня все у нас будет тихо и спокойно. Полная тишина. Абсолютная пустота.
Я чувствую, что нахожусь сейчас как бы одновременно в двух местах. С одной стороны, я всей кожей чувствую тяжелое