В те дни одни наши воины являли образцы невиданного героизма и стойкости. Другие проявляли малодушие, отступали, а то и просто драпали. Главная задача, которая ставилась перед нами: предотвращать оставление позиций без приказа и неорганизованное бегство – самый страшный бич с начала этой войны.
– При прорыве обороны противником и вынужденном отходе оперработник обязан предотвратить панику, бегство, разброд, – твердил нам наш начальник Буранов. – Он имеет право лишь на организованный отход в боевых порядках. В любом случае он должен показывать личный пример мужества и стойкости. Армейский чекист в критический момент боя должен заменить выбывшего из строя командира, не говоря уже о политруке.
Вот мы и заменяли.
Немцы знали цену нерешительности и сомнениям противника, всячески давя на этот фактор. Разбрасывали листовки с пропусками созревшим для плена красноармейцам, орали в мегафоны на передовой: «Русский солдат, убивай комиссаров и сдавайся, тебе будет предоставлена горячая еда и теплая одежда». Многие потерявшие надежду наши бойцы уже не верили, что измотанная в боях Красная армия сможет сдержать поступь несокрушимого вермахта. И шли в плен.
Сдавались добровольно и рядовые, и полковники. Все это было…
Я прибыл на передовую линию, только что пережившую авианалет. Красноармейцы сбились в кучу, совсем не опасаясь фашистских пуль. А немцы и не стреляли – ждали.
Какой-то ушлый, похожий на амбарную крысу сержант орал:
– О нас забыли! Где командиры? Где наши танки и авиация? Нет ничего! Бери, братва, немецкие листовки – вон, есть у меня. И белый флаг. Немец не обидит простого солдата!
Эта рота осталась без командиров. Комиссар роты лежал неподалеку с дыркой в спине. Это его не фашист подстрелил, а свои.
Сержант так самозабвенно пел, что не заметил меня с тремя автоматчиками особого батальона военной контрразведки фронта.
А у людей уже руки тянулись за этими листовками. И глаза очумелые – массовый психоз.
– А мне листовочку, – сказал я.
И увидел, как изменилось лицо сержанта. Он указал на меня пальцем и что-то хотел проорать. А вокруг – несколько десятков вооруженных бойцов, кто-то деморализован, кто-то уже созрел для предательства.
– Комиссарская сволочь! – наконец выкрикнул сержант. – На убой нас!
Тут я ему и засадил из ТТ в грудь. А потом добил. Мои бойцы стояли с автоматами на изготовку, готовые стрелять в своих. В своих, которые едва не стали чужими.
– Так будет с каждым фашистским пособником! – крикнул я. – Есть желающие оспорить?
Молчание в ответ.
– Что, к фрицам на поклон собрались? Иуду послушали? А о семьях своих думаете, которые за вашей спиной? Коли умереть суждено, так с честью, сохранив жизнь нашим близким! А не как этот!
Толпа переменчива. Послышались голоса:
– А, все равно подыхать, пошли