Если в Наполеоне раньше видели только прямое порождение Французской революции и победа над ним как бы сама собой означала прекращение этой революции и возвращение к старому режиму30, то потом все оказалось гораздо сложнее. На следствии П.И. Пестель показывал: «Возвращение Бурбонского Дома на французский престол и соображения мои впоследствии о сем происшествии могу я назвать эпохою в моих политических мнениях, понятиях и образе мыслей; ибо начал рассуждать, что большая часть коренных постановлений, введенных революцией, были при реставрации монархии сохранены и за благие вещи признаны, между тем как все восставали против революции и я сам всегда против нее восставал»31.
Пестель, как всегда, высказывается очень определенно. Реставрация действительно подействовала «революционно» на русскую молодежь. Пожалуй, самым удивительным было сочетание старой монархии и новой политической реальности. Н.И. Тургенев записал в дневнике 25 февраля 1815 г.: «Александр утвердил <…> свободу Франции <…> прежде <…> нежели он возвратил ей Бурбонов. Сии вступили вследствие сего на французскую землю, уже очищенные от всех желаний и позывов деспотизма, бывшего, так сказать, наследственным достоянием их праотцев». В то же время Тургенев на причины революции смотрит совершенно иначе, чем в 1812 г.: «Народ может взбунтоваться не от брошюр, а от долговременного угнетения, которое он чувствует сильнее, нежели доводы писателей»32.
Таким образом, в 1814–1815 гг. в центре внимания мыслящей части русской молодежи находятся два круга вопросов: почему возвращение Бурбонов не привело к возвращению старого режима и чем французский опыт может быть полезен России?
Пока Вестрис и мадам Гардоль плясали в Grand Opéra «комаринского», Н.И. Тургенев, наблюдая жизнь русского офицерства в Париже, писал: «Теперь французы в восхищении от наших офицеров. Теперь возвратится в Россию много таких русских, кот[орые] видели, что без рабства может существовать гражданский порядок и могут процветать царства. Что можно сделать умными распоряжениями и постановлениями!»33
Было бы крайне упрощенным полагать, что речь идет лишь о заимствовании некоторых новых идей. На глазах менялась вся система европейского мышления. «Настоящий переворот в Европе, – писал Тургенев, – переменил весьма, весьма многое. Многие даже книги, в коих рассуждения были справедливы, сделались теперь негодными или ложными. Многие истины политические, даже финансовые, были истинами до 1812 года, сим переворотом опровергнуты. Даже многие аксиомы, основанные на истории, ничего теперь не доказывают. Какой конец увенчает теперь такие важные происшествия!
В течение сих двух годов сделано столь много хорошего и истреблено столь много дурного, что совершенно неудачной развязки даже и ожидать нельзя»34. Тургенев пишет о Европе, а думает о России. В его представлении Россия должна вместе с Европой шагнуть в этот мир новых идей и новой политической реальности.
Точно