Увидев мальчика, всего перепачканного углём, добрая женщина всплеснула руками и, кажется, в первый раз в жизни не на шутку рассердилась на своего любимца:
– Ах, Пресвятая Дева! Когда умирает его мать, это глупое дитя выпрашивает в кухне уголь и мажется им с ног до головы на посмешище людям! Стыд и позор! Иди, я вымою тебя, чтобы ты мог поцеловать руку твоей бедной матушки, ушедшей в райские сады… О Господи, ты один правишь путями нашими! Что будет делать мой господин один, без жены, с пятью детьми, и кто вскормит крошку Джисмондо?
Были слёзы, вздохи, молитвы, зажжённые днём свечи, церковные песнопения, похоронная процессия на кладбище… Урсула оставалась хозяйкою у вдовца и разыскала кормилицу для Джисмондо. Дела было так много, что не хватало времени возиться с Микеланджело и оберегать его от гневных криков, а то и пинков отца, сердившегося, что мальчик исчерчивает углём все стены и заборы… Но рисовать и лепить было страстью ребёнка, и никакие выговоры, никакие наказания не могли его удержать от этого занятия…
II
Всё по-своему
Овдовевший синьор Буонарроти переселился из своей виллы близ Сеттиньяно во Флоренцию. Надо было подумать об устройстве в школу восьмилетнего Лионардо, да и черёд Микеланджело не за горами.
Несмотря на непонятное упрямство, заставлявшее Микеланджело не слушаться отца и малевать где попало, он казался мессэру Лодовико мальчиком не совсем обыкновенным и даже подающим большие надежды. Нет нужды, что он часто смотрит исподлобья, – мессэр хорошо помнил слова покойной жены, когда привезли из гор сына:
«Смотри, какие у него глаза! В них есть величие. Увидишь, что он прославит нас. В мальчике нет пустой болтливости, как в Лионардо, и капризов, как у Буонаррото… Он молчалив, как настоящий вельможа».
Подеста соглашался:
«Да будет так. Микеланджело станет сановником, уважаемым всей Флоренцией вельможей, гордостью и честью нашего рода».
А теперь эта гордость и честь рода, весь измазанный углём и красками, напоминает подручного маляра, который только что красил фасад дома подеста. И в самом деле, стоит только отвернуться, а он тут как тут, возле красок маляра, и даже вооружился одною из его кистей. Уж не суждено ли мальчишке сделаться живописцем? Избави бог – это сословие презирает подеста. Если он сам был правителем скромных Кьюзи и Капрезе, то дети его должны занять более солидные должности в самой великолепной Флоренции. Вспыхивая, как порох, разгорячённый одною мыслью, что его сын водится с маляром, он в бешенстве кричит на мальчика:
– Брось кисть, или я тебя выгоню из дому, как бродячую собаку! Урсула, умой его, и чтоб я не видел в руках его ни угля, ни