– Мне-то ты можешь сказать, почему он не явился? Квасит, да? Или опять во что-нибудь вляпался?
– Да что вы, ей-богу! Сказано же вам – затемпературил человек!
– Ну, да, да, конечно! Кто бы сомневался! Утром, понимаешь, вылезал из служебного авто, промочил ноги и к вечеру затемпературил!
Стоящий рядом Югин смотрит на меня со значением: мол, что я тебе говорил?! Теряет интеллигенция веру в Ельцина, ох, теряет!
На часах четверть первого. Сижу у себя на кухне, пью чай – четвертую или даже пятую чашку – и размышляю над тем, что могло бы восстановить доверие к Ельцину со стороны переменчивых в своих привязанностях и настроениях просвещенных кругов нашего общества. В голову не приходит ничего путного. Да и что в нее может прийти? Борису Николаевичу чего ни предложи, все будет с гневом отвергнуто, потому как он убежден, что вся страна, от погруженных в глубокое похмелье колхозников-землепашцев до одухотворенных деятелей науки и культуры, только о том и мечтает, чтоб именно он, Ельцин, и никто другой, встал во главе советского государства. Все, что идет вразрез с его убежденностью в этой истине, воспринимается как малодушие или того паче – как предательство. Немало его сподвижников именно из-за сомнений в реальности безоглядной поддержки потеряло право таковыми считаться. Поэтому не представляю, как Суханов отважится на такой разговор. Просто не представляю!
Неожиданно просыпается и заходится хриплым визгом перебинтованный изолентой ветеран столичной телефонии. Трезвонит, поганец, на весь дом, и будет так трезвонить, покуда всех не лишит сна. Так что хочешь – не хочешь, а придется ответить. И кто это не может дождаться утра?! Снимаю трубку и слышу голос Виктора Ярошенко. Мы должны были сегодня встретиться в Доме кино, но не встретились из-за какого-то мероприятия в Верховном Совете, которое он никак не мог пропустить. Неужели ему невтерпеж узнать, как у нас все прошло? Однако он о другом:
– Я сегодня в Кремле встретил Олега Басилашвили…
Депутата Басилашвили я тоже встречаю в Верховном Совете довольно часто. Если после жесточайших сталинских и постсталинских репрессий, подавивших свободу человеческого духа, кого-то у нас еще и можно назвать рафинированным интеллигентом, то Олег Валерьянович именно такой реликт. И не потому, что по учебникам его матери учились русской грамоте едва ли не все советские педагоги. И не потому, что по проектам его русского деда еще до революции строились небольшие православные храмы под Питером и Москвой, а его грузинский дед получил от русского царя полковничьи погоны. В нем чувствуются некая интеллигентская чистопородность, особое мироощущение, которое невозможно описать словами, так же, как невозможно рассказать про утреннюю свежесть или про шепот ночного прибоя. Все это можно только почувствовать.
Конечно же, Басилашвили в нынешней политике – чужеродное тело. Он хоть и тянется к