– Тебе-то что, с тобой все в порядке. – Она взглянула на Дэвида. – Честно говоря, у меня не жизнь была, а черт знает что. В колледже. Наркотики. Правда, не самые сильные. Трахалась с кем ни попадя. Путалась со всякими подонками. Ди знает, сколько их было. Правда-правда. – Она толкнула пяткой ногу подруги. – Верно ведь, Ди? – Мышь молча кивнула. Уродка смотрела теперь мимо Дэвида, туда, где спал старый художник. – По крайней мере, с ним все по-другому. Тебя не просто трахнули и пошли переспать с другой телкой. По крайней мере, он тебе благодарен. Одного паршивца я в жизни не забуду. Он был… Ну, знаете, такой – фу-ты, ну-ты – важная шишка. И знаете, что он мне говорит? – Дэвид помотал головой. – «И чего это ты такая тощая, а?» – Она шлепнула себя по лбу. – Да нет, Богом клянусь, как подумаю, с чем мне мириться приходилось… А тут – бедненький старенький Генри… у него слезы на глазах, если в конце концов получается.
Тут Уродка потупилась, словно осознав, что была чересчур откровенна, но неожиданно подняла голову и широко улыбнулась Дэвиду:
– Теперь вы кучу денег можете зашибить, если все это в «Ньюс ов зе уорлд»[94] тиснете.
– Думаю, авторские права все равно вам принадлежат.
Она долго смотрела на него испытующим взглядом, чуть вызывающе. Глаза у нее темно-карие – самая привлекательная черта на худеньком личике. В них видна и прямота, и, если присмотреться, даже нежность; Дэвид обнаружил, что за эти сорок минут после ланча ему действительно удалось узнать ее получше. За грубоватой манерой речи угадывалась искренность чувств и открытость – не та открытость, что свойственна Мыши, выросшей в интеллигентной среде и обладающей независимостью, незаурядным умом и несомненным талантом, но та, что тяжко далась этой девчонке из рабочей семьи всей ее жизнью, которая и «не жизнь была, а черт знает что». Дружба и взаимопонимание между обеими стали Дэвиду понятны; девушки были в чем-то похожи, а в чем-то дополняли друг друга. И наверное, эта их нагота, солнечный свет и голубая вода, тихие голоса и безмолвие затерянного в лесной глуши озера, соединившись, все теснее и теснее затягивали узы, связавшие его с тремя совершенно чужими ему людьми; у него рождалось ощущение, что он знает их всех давным-давно, знает историю их жизни; и наоборот, люди, которых он знал, жизнь, с которой так хорошо был знаком, за последние сутки каким-то таинственным образом отступили в тень, истаяли, исчезли из памяти. День сегодняшний – это была реальность во всей ее полноте, день вчерашний и завтрашний обратились в миф. Тут было и другое, прямо-таки метафизическое ощущение благодарности за дарованную ему привилегию: ведь он, Дэвид, родился в такой среде и в такое время, что стало возможным пережить столь быструю метаморфозу; но рядом с этим ощущением брезжила и мысль гораздо более банальная – прекрасно, что благодаря успешной карьере он получил такую возможность. А друзья… если бы только они могли видеть его сейчас… И он подумал о Бет.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте