– Доставай остальное.
Глухов вытаскивал из разных углов каптерки припрятанные деньги, банки тушенки, пакеты с сахаром и сухим молоком. Сержант Захаров бил его снова и потирал огромную ладонь с лиловым шрамом. Прокофий мог лишь догадываться, насколько близко был к смерти. Стрижак уже решил, если обнаружится любая золотая вещь, Глухова немедленно расстреляют перед строем. Старшину спасло то, что он не брал золото, а лишь деньги.
Особист несколько минут раздумывал. Расстрел за воровство нужная вещь, но веских причин для казни нет. У старшины штрафной роты хорошее жалованье, он мог иметь и прежние накопления. Далеко не все сдают заработанную плату в фонд обороны. Даже в самые трудные месяцы войны Стрижаку приходилось встречать денежных людей, которые заработали вполне честно. Но в данном случае пахло обычным воровством. По щекам Глухова текли слезы, он шмыгнул, вытер сочившуюся кровь.
– Чего плачешь? – спросил особист. – Страшно подыхать?
– Страшно, – признался Прокофий. – Мне же всего тридцать два года.
– Все когда-нибудь помрем.
Казалось, особист забавляется с обреченным человеком, как кот с мышью. Здоровяк Гена Захаров с удивлением подвел итог:
– Четыре тысячи рублей и продуктов полный мешок. Ты же половину роты обожрал. И даже не потолстел. В одиночку крал или друзья помогали?
– Нет, я один, – невнятно пробормотал Глухов.
– Крепко старался, но друзья у тебя были.
Старшина опустил голову, и Стрижак перечислил сам, загибая пальцы:
– Дружок твой, Аркаша Сомов, уголовники, Шиленков на базаре толокся. Но отвечать тебе придется.
Впрочем, разговор длился недолго, и били его так, слегка. Пнули раз-другой, затем спросили, есть ли в роте кипяток. Глухова пробил пот, неужели, как рака, шпарить будут? Не может такого быть! Оказалось, кипяток нужен, чтобы напоить штрафников перед дорогой горячим чаем с украденным молоком и сахаром.
– Хоть какую-то пользу принесешь, – равнодушно сказал Стрижак. – Беги да невест своих обними на прощанье. А на фронте старайся, отсидеться не удастся. Тебе всерьез свою шкуру спасать надо.
И вот Глухов старался. Он вел огонь из «максима», выпустил четыре ленты, а теперь менял позицию. Остальные пулеметчики не спешили, старшина их подгонял. Он словно видел маячившую позади громоздкую фигуру Захарова. Садист чертов! Старшина легко находил себе оправдание, и вины за воровство не чувствовал. Но шутить со Стрижаком было опасно, здесь, на пороге Сталинграда, тот мог шлепнуть его в момент за любой мелкий грех.
Немцы разглядели фигуры солдат с их неуклюжими пулеметами и открыли минометный