– Видал, брат Смурной, они-то настоящие оказались братья! – радостно воскликнул Хорь. – И как я сразу не догадался? Ведь знал, что Гроза родных ищет. Да ты меня рассказом о Сварожьих близнецах настращал.
– И то сказать: через целых сорок пять лет вдруг в чужом краю встретиться, когда уже всякая надежда давным-давно истлела, что ветхая холстина, чудо, да и только! – не менее радостно и с великим облегчением отвечал Смурной. – Я и сам испугался, когда по очам твоим и по виду незнакомца понял, что это тот самый, о ком ты рассказывал. Ну, думаю, всё, приехали с битыми горшками на торжище! А оно, слава Даждьбогу, вон как повернулось! – продолжал светиться довольной улыбкой пожилой десятник.
Десятники и молчаливый воин впол-ока поглядывали вокруг, чтобы никто не потревожил общение двух братьев, так долгожданно и так неожиданно встретившихся на чужой земле и даже как бы в чужой жизни.
Заросли высокой травы, которая покрывала большую часть острова за градом, кивали своими жёлтыми пятиконечными цветками-звёздочками в такт дуновению морского ветра. Правее виднелся край леса, а левее синело море.
– Гляди, этой травы на сём острове прорва, куда ни пойди за град, кругом растёт, – заметил Хорь.
– Так ведь это марена, краска, что из её корневища добывают, всем нужна, чтобы полотна яркими делать, спрос на неё велик, оттого местные её берегут, а может и специально разводят, – отвечал пожилой.
– Всё одно марена – название недоброе, смертью пахнет, – качнул головой Хорь.
Сидя под чинарой, Калинка, мешая слова, рассказал всё, что сохранила его тогда ещё детская память: хазарский плен, старого купца-жидовина, Калиновый мост на пути в навь и возвращение в мир явский, благодаря Звениславе. Потом путешествие в дальние края, продажу и тяжкую рабскую долю…
– Что с ней стало, брат? – более простонал, нежели проговорил Гроза.
– Она… она выходила меня, а сама…сама потом умерла от лихорадки, тогда многие умерли… вот, – тяжело молвил младший и, воздев обе ладони к небу, провёл ими сверху вниз по своему лику, прошептав что-то одними устами и опустив очи. Этот привычный для мусульманина жест кольнул старшего брата в сердце. – Она мне как мать и сестра была, без неё и меня бы не было, хотя зачем, всё равно моя жизнь ничего не стоит…
Сильные рамена Грозы поникли, очи повлажнели.
– Знаешь, брат, может, так оно и лучше, – рабская жизнь, тем паче девы пригожей, в сто раз тяжелее смерти… – тихо проговорил младший, не поднимая очей.
– Ничего, Калинка, теперь всё позади, отныне ты свободен, поедем домой! Желаешь, я твоего хозяина в рабы определю, а? – Гроза обхватил брата за плечи и привлёк к себе.
Калинка молчал, как-то настороженно затаившись в объятиях, как только что пойманный дикий зверёк. Потом, не поднимая очей, покачал головой.
– Я не поеду, брат…
– Отчего? – изумился