Превентивный удар.
Духи существа тоже проходят по ведомству превентивных ударов. Ненавязчивые, слегка горьковатые, изысканные, влекущие – ни одно из определений не будет преувеличенным.
– Ну, здравствуй, – сказала Женщина-Цунами, присев на краешек дивана напротив Карлуши и грациозно закинув ногу на ногу.
Накат получился тот еще. Высота волны – не меньше пятидесяти метров.
– Здр… Здравствуй, – пробулькал идущий ко дну Карлуша.
– Я тебя сразу узнала, хоть ты и стал совсем старый.
– Ты забыла. Я уже был старым, когда мы познакомились.
– Ну да, ну да.
На фоне Женщины-Цунами Карлуша выглядит не просто стариком – старой развалиной, никчемным паралитиком, обузой для динамично развивающегося, здорового во всех отношениях общества. Он не в состоянии прорекламировать ни один товар, ни одну услугу. Он – худший из всех возможных Бельмондо. Он – худший, а ее сапоги – лучшие.
Плотно облегающие голень сапоги Женщины-Цунами – вот кому не стыдно доверить главную роль в любом из фильмов, претендующих на каннские пальмовые ветви, венецианских львов и берлинских медведей (о фестивалях рангом пониже и говорить нечего!). Эти волшебные сапоги играючи поднимут сюжет на недосягаемую высоту. Они и сами – сюжет. До того увлекательный и волнующий, что Елизавета чувствует настоятельную потребность запечатлеть его. Зафиксировать в душе. И здесь нельзя проявить беспечность и просто понадеяться на память. Здесь важны каждая мелочь, каждый подъем, каждый изгиб. Они должны быть и будут перенесены… на бумагу.
Ага.
Ручка в Елизаветиной сумке из кожзама всегда найдется. А отсутствие бумаги легко компенсировать салфетками с фирменным логотипом ресторана.
Собственно, с этого момента и началась страсть Елизаветы к тщательной и не всегда уместной прорисовке сапог. Но тот, первый, открывающий бесконечную галерею образов набросок не сохранился. Он и не мог сохраниться. Он был изорван в клочья в самом конце ресторанного вечера, когда перед Елизаветой раскрылась (а точнее – разверзлась) огнедышащая пасть истины.
– Как ты живешь? – спросила Женщина-Цунами низким, хорошо поставленным голосом. Такие голоса заставляют мужчин съеживаться до размеров сперматозоида.
Но на Карлушу это правило не распространялось. Он никуда не делся, он продолжал сидеть, травмируя взоры окружающих своей старческой, подернутой тленом немощью. Впервые в жизни Елизавете стало стыдно за отца.
– Хорошо. Я живу хорошо. Просто превосходно.
– Я