Бабы были совсем юные, с едва оформившейся грудью, и зрелые, в самом соку (эти особенно нарочито прижимались к перилам, а некоторые даже зазывали к себе ошарашенных прохожих), и старые, сморщенные, самые бессовестные, которые совсем не смущались своей наготы, а кичились ею и, демонстрируя свое превосходство перед остальными, вызывающе громко хохотали, широко раскрывая беззубые рты.
Варвара Сергеевна Самоварова встала с кровати.
На ходу разминая ноги, тяжело протанцевала к окну, открыла настежь форточку и, впервые за долгое время нарушив предписание врачей и здравого смысла, закурила натощак.
За грязной тюлевой занавеской трепыхался ее шестьдесят третий май, месяц молодых, месяц страсти.
Варвара Сергеевна прекрасно знала, что в девяноста девяти процентах случаев страсть не истинна и что, быстро зародившись, так же быстро помрет, затерявшись в коммунальных платежах и витринах с обувью, что не по карману. Но сейчас Варвара остро чувствовала, что где-то неподалеку притаился тот единственный оставшийся процент, который извращает все правила, делая их исключениями.
На кухне дочь отскребала от чугунной сковородки подгоревший омлет.
– Привет, мам…
– Привет, Аня, привет!
– Как спалось? Много преступников наловила?
Вопрос прозвучал с издевкой.
Самоварова не имела намерения реагировать на колкости дочери.
– Не помню… Что, много у тебя сегодня экскурсий?
– Если хочешь завязать содержательный разговор, придумай что-нибудь поинтереснее! Много – не много, твое-то какое дело?!
Почти всегда отекшая по утрам, давно не обнимавшая мужчину, Аня грубо, как когда-то делал ее отец, плюхнула на тарелку с выцветшим по краям цветочным орнаментом свой неаппетитный завтрак, резко повернулась спиной к матери и полезла в ящик за таблетками.
– Раз, два-с, три-с… И чтобы при мне выпила!
– Хорошо-хорошо, выпью… Собирайся уже, а то опять впопыхах что-нибудь забудешь…
Самоварова достала из холодильника пачку обезжиренного, с ненавистной горчинкой творога и обреченно села напротив дочери, продолжая украдкой за ней наблюдать.
Еще каких-то пару лет назад ее дочь была чудо как хороша! От мужиков не было отбоя. Разрывался мобильный, Анна Игоревна кокетничала с трубкой, уходила вечерами, возвращалась под утро из кабаков да гостиниц, утомленная, с пустыми глазами, иногда – пьяная, иногда – счастливая.
И все – не то, не то пальто…
– Ну что ты на меня все поглядываешь? Не нравлюсь?
– Зачем ты так, Аня? Я просто задумалась…
Самое поганое, что через месяц-другой предчувствия Самоваровой сбывались: никто из них не оставил «где-то там» семью и никто никогда не возвращался.
Лет пять тому назад был у Ани один, из местных: рост – метр восемьдесят один, лицом похожий на молодого актера Рыбникова. Так присосался к дому, что, бывало, никакими намеками не выгонишь.
А дочь даже готовить научилась.
Возможно, и правда любил он Аню.
Но, как водится, с оглядкой, не забывая о своем удобстве.
И удобство это, после всех слов и обещаний, перетянуло его обратно к той, с которой долгие годы жил законным браком: не слишком красивой и совсем необразованной, зато понятной и удобной.
Самоварова, если бы ее прямо сейчас призвали на Страшный суд, не смогла бы честно ответить, кого, по ее мнению, дочери лучше терпеть: такого-разэдакого козла, с его враньем и перегаром, или мать, с плохо помытыми чашками, линяющими кошками, рецептами и пенсией.
В кастрюльке на плите вскипели бигуди.
После того как они повиснут тяжелыми гроздьями в дочкиных волосах, нужно отсчитать еще сорок минут, только тогда Варвара сможет наконец уйти из дома по своему сверхважному делу.
– Аня, возьми зонт!
– Отстань.
– Возьми, говорю.
– Зачем?
– Дождь будет.
– Кто сказал?
– Не помню… По радио передали…
– Мама, хватит! Лучше иди корми кошек! Достали уже, под ногами путаются!
– Ты можешь простудиться… Заболеешь.
– И что, помру, да?! Ничего, повеселишься у меня на похоронах!
Застучали сердитые каблучки, хлопнула входная дверь.
Никогда не ходившая в церковь Варвара Сергеевна перекрестила то место, где только что стояла дочь, протяжно выдохнула и шустро, будто пятнадцатилетняя девчонка, бросилась обратно на кухню.
Аня возводила на кошек напраслину: они ни у кого под ногами не путались. Кот Пресли, пятилетний американский керл, подарок Ларки Калининой, по утрам царственно возлежал посреди кухни в ожидании доброго слова и завтрака. Безродная красотка Капа исподволь изучала