Мать Беркутов оцепенела и замерла, чуть покачиваясь, – как цепенеет и замирает тяжелое двуручное копье в остывающем теле зверя.
Большой Воды не было! Она уходила, оставляя безмолвный берег. А Беркутята… Они весело бежали за уходящей водой, и разгневанный дух морской уводил их с собой навсегда.
И подняла старая Беркутиха окаменевшие от горя очи на Холм Первой Добычи. Там, наверху, на дальней, предельной скале уже поблескивал, отражаясь в нестерпимых лучах Небесного Очага, самый большой, тонкий и тщательно заостренный кремневый наконечник на копье Убейтура. В пору Спящего Гривача сделал этот наконечник лучший кремнебой рода – невысокий молчаливый Смел. Дух Камня и Горы поселился в этом наконечнике. И сейчас Убейтур ждал Сигнала.
Старая Шептала беспомощно опустилась на сырой, тихий песок. Зачем-то набрала его в худую ладонь и стала жевать. Она не видела, что за спиной. Она знала. Знала, что до неба, вровень с макушкой Холма, встала крутая и несокрушимая водяная твердь и вместе с рыбами, птицами и глупышами поглотит ее род.
«Боль сделала Шестипала зрячим!»
Она вытащила из волос запутавшуюся там ящерку, прижала ее к груди. Она сразу оглохла. Сильный, непрекращающийся гул дохну́л на скалы в Красном заливе и отпрянул, как раненый зверь.
Еще старая родомаха говорила, прежде чем передать ей род под крыло: «Ничего не бойся, кроме Духов и водяного Щита! Он зальет огонь в нижних очагах. Потом спрячет скалы и горы. рассвирепеет – и мало еды! – водяным копьем затушит Небесный Очаг. И Очаг зашипит – и погаснет…»
Глава 2. Одни
Лишь на пятый день вода стала спадать. Словно дух воды – многорукий Плещ открыл невидимый заплот[3] и с тихим шуршанием повлек волны в подводные пещеры. Обнажились верхушки сосен. Вода неохотно отпускала горы, забирая с собой добычу. Огромные, лишенные корней деревья срывались вниз, взбаламучивая мутные предосенние волны. Холодный ветер свистел в ущельях.
Белая шкура тумана закрыла тропы, и Убейтур до боли в глазах всматривался в молочную дымку. Он забрался на большой валун. Холод четырех ночей ожил в нем, короткий стремительный озноб сотряс тело. Он закрыл лицо руками, чтобы, когда уйдет туман, не видеть пустой отмели… Той самой отмели, где еще недавно ютились прикрытые пологами дымоставы.
Разгневался Небесный Очаг – кто-то из оставшихся в живых хранителей огня бросил в кострище заранее припасенные сухие ветки. Острый, как дротик, луч пробил живую шкуру тумана.
– Убейтур! – позвал маленький Чун. – вода уходит вниз! Скоро мы будем есть горячее мясо и собирать выплески на берегу Большой Воды.
– Замолчи!
Как объяснить глупышу, что пока есть надежда – говорить о сородичах не сто́ит. Но Чун не унимался. Он толкал спящего Рика, щекотал ему ухо обглоданной заячьей костью, но Рик спал крепко. Всю ночь, под неусыпным надзором Небесных Стад, он вглядывался в необозримую живую толщу – и первым заметил отступление