Железные клещи разомкнулись, мужик с дочерью оказались на свободе, после чего толпа зевак моментально схлынула вместе с полицейскими.
– Спасибо тебе, добрый человек, – говорил Пульсар, тряся бородой. – Ты не прошел мимо. Остановился…
Слово за словом, они разговорились и тихонько пошли втроем от площади. Бородатого звали дядей Федей, по отчеству – Ильич, а девушку – Катенькой. Федя массировал запястья, проклинал систему и тех, кто ее построил.
– Вначале мы даже думать боялись, – гремел он, не стесняясь, – что какой-то андроид заменит не только, допустим, кассира в банке, но и женщину в кровати, что местное самоуправление докатится до такой вакханалии… Раньше, когда только все началось, и то терпеть не было никаких сил.
Они подошли к Волжскому косогору и возле чугунной ограды остановились. Кошкин большей частью молчал, с трудом переваривая информацию. Кассир в банке, женщина в кровати… Существо, от которого могут быть дети. Для чего всё это надо знать, когда всё давно устоялось и принято за основу?!
– Потом супруга у меня умерла, – рассказывал Федор Ильич, – мы остались с дочкой одни. А потом мне зарубили военную пенсию. Они сказали, что такого человека не существует. Меня нет. И дочки моей тоже нет, хотя она – вот она, со мной рядом…
– Такого не может быть, – не верил Кошкин.
– Еще как может! Это лишь видимость, что я есть! – утверждал мужик. – Вначале я тоже удивлялся, правду ходил искать…
– Но есть же федеральный центр, – напомнил Кошкин.
– У Центра свои проблемы.
Мужик пристально посмотрел Кошкину в глаза, потом отвел взгляд и продолжил, глядя в низину:
– Дело даже не во мне. И не в центре. Дело в этой вот агломерации… – Он ткнул пальцем в заросли крапивы под косогором. – Ей отведено не так много времени. Будь я хакер, можно было хоть на что-то надеяться. Впрочем, Катенька не даст мне соврать. Скажи, Катя!
А та вскинула к небу глаза, тяжко выдохнула и промолчала.
– Что ты думаешь об этом?
– Мы помрем с голоду. Это я точно знаю.
Она вдруг стала часто моргать, достала из кармана платок, приложила к лицу и затем отвернулась. Отец тронул ее за плечи. Дочь обернулась к нему и продолжила:
– Агломерация, говоришь? Я сыта ей по горло за эти три дня. Мы уйдем в лес и не вернемся сюда никогда.
– Я понимаю тебя, Катенька. Но мы обязаны…
– Уходим…
– Уже вечер. Нам не добраться назад…
Кошкин живо соображал. Не добраться – значит, погибнуть. Может быть, этой же ночью, нарвавшись на волчью стаю, о которой недавно писали в сети.
Тем временем солнце садилось всё ниже, от городских строений тянулись под гору громадные длинные тени.
– Я бы не советовал в ночь, – сказал Кошкин.
Взгляд у него скользнул по груди