Впереди раздались какие-то стоны и крики, я привстал, сжав пальцы на рукояти шпаги, но шарабан монахов не остановился и все так же скрипя продолжал путь.
– О, снова подушный не заплатили, – услышал я голос брата Сеговия, и в поле моего зрения вплыл вкопанный у обочины деревянный столб, старый и рассохшийся. К нему были прикованы трое – две простоволосые женщины, молодая и постарше, и мужчина с морщинистым лицом. Все одеты в заношенные дерюги, в буквальном смысле мешки с дырками – для конечностей и головы. Прикованы все за руки так, что нельзя присесть – только стоять или обвиснуть на столбе. Мужчина и женщина постарше не замечали нас, визгливо ругались, спорили, обменивались оскорблениями, стонали и плакали. Женщина помладше обвисла на столбе, я видел, как покраснели кисти ее рук, стиснутые толстыми ржавыми кандалами. Но мой взгляд она ощутила – глаза приоткрылись, посмотрели на меня, пересохшие искусанные губы что-то немо сказали. Мой проклятый мужской шовинизм отметил, что вижу перед собой девушку, и если отмыть ее со всех сторон тщательно, стереть копоть с лица да накрасить – будет не просто девушка, а красавица. Она снова что-то выговорила, огромные глаза моляще уставились на меня.
Я, кажется, сказал непечатное и прибавил вроде: «Да что за… Да разве можно так? Снять, снять!» – естественный порыв для нормального человека, особенно мужчины, что видит перед собой красивую страдалицу, – и ринулся творить добрые дела и сеять справедливость, но глас брата Сеговия хлестнул в спину бичом:
– Опомнитесь! Вы точно чуда объелись… куда полезли, господин Жиль Блас?! За снятие со столба государственного должника – смертушка, заверяю вас, будь вы даже дворянин чистых кровей. Это у себя на землях творите чего хотите, а тут – земли Санкструма да префекта нашего, Орма Брингаста. Кормить и поить тоже нельзя. Простоят двое суток – да и снимут их, не лето ныне, не помрут, достоят. А помрут – значит, так Ашар захотел. Знаю, нет у вас такого в Рендоре, так ведь законы – они везде разные, хе-хе.
Я плюхнулся на свое место, резко выдохнув. Пальцы разжались, на митенке виднелся отпечаток рифленой шпажной рукояти. Девушка провожала нашу повозку с немым укором, затем взгляд угас, веки закрылись, она снова обвисла. Позорный столб скрылся за крутым спуском.
– Да и снимете их, благородный господин, – добавил брат Аммосий, – им дорога-то обратно к столбу, ведь не достояли положенного. А достоят – им недоимки простят, продохнуть можно будет до следующего месяца. Да достоят, господин, сейчас жары-то нет, благодарение Ашару, да им долги-то и спишут.
«Ошибка, – отметил я. – Вторая по счету. Полез со своим уставом в чужой монастырь, чуть не сыграл на чистом эмоциональном порыве в бла-ародство, которое могло обернуться подлостью. Не маловато ли тебе, Аран Торнхелл-второй, две недели на осмотр Санкструма, а? Здесь и месяца не хватит – да и то ты постоянно будешь рисковать, пардон, облажаться: влезть