Есть поэты, например, Киплинг, чей подход к языку напоминает отношение сержанта, увлеченного муштрой: слова у него обучены стоять навытяжку и производить сложные маневры, потеряв при этом способность самостоятельно мыслить. Есть и другие, скажем, Суинберн, который напоминает Свенгали: по их гипнотической воле разыгрывается невероятное словесное представление; слова здесь уже не новобранцы, а слабоумные дети на школьном дворе.
После вавилонского проклятия поэзия стала самым провинциальным из искусств, но сегодня, когда вся мировая культура тяготеет к единообразию, проклятие многим представляется благословением, в поэзии, – говорят они, – не может быть “интернационального стиля”.
“Мой стиль – продажная девка, которую я должен превратить в девственницу” (Карл Краус). Слава и позор поэзии в том, что язык не ее частная собственность, что поэт не может изобретать слова, и что слова – продукты не природы, а общества, которое использует их для своих бесчисленных целей. В современном обществе, где язык постоянно засоряется и сведен до нечленораздельной речи, у поэта может испортиться слух. Эта опасность не грозит художнику и музыканту, чьи средства выражения – их личная собственность. С другой стороны, поэт более, чем они, защищен от противоположной опасности – крайней субъективности. Как бы ни было эзотерично стихотворение, слова, которыми оно написано, есть в любом словаре, что еще раз свидетельствует о существовании других людей. Даже язык “Поминок по Финнегану” не был изобретен ех nihilo; сугубо личный мир слов невозможен.
Различие между стихами и прозой очевидно, но все попытки определить эту разницу – пустая трата времени. Определение Фроста: поэзия – непереводимый элемент языка – на первый взгляд убедительно, но при ближайшем рассмотрении не работает. Прежде всего, даже в самой утонченной поэзии есть элементы, которые можно перевести на другой язык. Звучание слов, их ритмические соотношения, все значения и ассоциации значений, которые зависят от звука, – такие, как рифмы или игра слов, – конечно, непереводимы, но поэзия в отличие от музыки не только чистый звук. Каждый элемент стихотворения, не основанный на словесном опыте, до некоторой степени переводим на другой язык: например, образы, сравнения и метафоры, родившиеся из чувственного опыта. Более того, если исходить из положения, что уникальность каждого – общечеловеческое свойство, то неповторимое мироощущение любого поэта способно перенести “операцию” перевода. Если взять стихи Гете и Гельдерлина и перевести их буквально, всякий читатель поймет, что они написаны разными авторами. Если речь не становится чистой музыкой, не суждено ей стать и алгеброй. И самый “прозаический”