Когда ее накрыло, она была в нескольких точках сразу. Тело Су-Хон пребывало в полной безопасности у нее дома, в Биллингсе, за тысячу километров от разрушений. Чувства парили в четырех метрах над останками гонкуверского моста на Грэнвилль-стрит, угнездившись в летающем синем панцире, напоминающем муху-падальщика с полметра длиной. А разум так вообще витал где-то далеко, вел базовые подсчеты, сводил в группы разные куски тел.
По какой-то причине ее тревожил запах разложения. Перро нахмурилась: обычно столь сильной щепетильностью она не отличалась. Не могла себе такого позволить – нынешнее количество трупов покажется ничтожным по сравнению с тем, что наделает холера, если все мясо не убрать к концу недели. Она приглушила канал, хотя усиление обоняния считалось предпочтительным методом для поиска биологических материалов, заваленных обломками.
Но теперь начала раздражать и картинка, а вот почему, Су-Хон сказать не могла. Она все видела в инфракрасном свете на случай, если некоторые тела еще были теплыми – черт побери, там кто-то мог даже выжить, – но от неестественного цвета крутило желудок. Перро перебрала весь спектр, от глубоко инфракрасного до рентгеновских лучей, и в конце концов остановилась на старом добром электромагнитном излучении. Немного помогло. Правда, теперь она смотрела на мир чуть ли не как обыкновенный человек, а это сказывалось на рабочих показателях.
«И эти поганые чайки. Бог ты мой, да из-за их ора ничего не слышно».
Она ненавидела чаек. Птиц нельзя было заткнуть. Они всегда скапливались в таких местах, а когда ели, устраивали настоящие оргии, которые отпугнули бы даже акул. На другой стороне Фолс-Крик, например, тела лежали таким плотным слоем, что эти твари стали разборчивыми. Выклевывали только глаза, остальное отдавали на откуп червям. Перро не видела ничего подобного с Тонкинского разлива пять лет назад.
Тонкин. Воспоминания о нем некстати бурлили в подсознании, отвлекали от дела картинами бойни пятилетней давности.
«Сосредоточься», – приказала себе Су-Хон.
Теперь, по какой-то причине, в голову постоянно лезли мысли о Судане. Вот это действительно была заваруха. Но ведь и тогда все могли предвидеть: нельзя перегородить реку такого размера, не расстроив кого-нибудь, кто живет вниз по течению. По-настоящему удивляло только то, что Египет ждал целых десять лет, прежде чем разбомбить эту чертову штуковину. Обвал за одно мгновение разбросал вокруг годами копившуюся грязь; когда паводок спал, процесс очистки больше напоминал выковыривание изюма из размякшего шоколада.
О, и еще один торс.
«Вот только у изюма были руки и ноги. И глаза…»
Мимо пролетела чайка, державшая в клюве глазное яблоко. Це´лую, казалось, бесконечную секунду оно смотрело на Перро, о чем-то умоляя.
А затем впервые за всю свою карьеру