Тело горделиво выпрямилось, скрестило по-наполеоновски руки перед грудью и даже выставило ножку.
На мощном правом бицепсе тела Бориса Завьялова удобно устроился обмотанный изолентой левый мизинец. Вчера Завьялов прищемил его болванкой. Сегодня утром погоревал, что ноготь, вероятно, слезет, но перелома-таки нет. Он обмотал ногтевую фалангу обыкновенной технической изолентой и поехал в сервис.
«Нос можно не сворачивать», – мрачно подумал Борис, схватился за обмотанный мизинец и крепко его вывернул.
По направлению к больнице, по проспекту, мчалась карета «скорой помощи». Сирена «скорой» оглушительно рыдала. И если бы не этот вой, то, не исключено, в сквер высыпались бы не только больничные охранники, но и половина ходячих пациентов.
Завьялов никогда не думал, что его глотка может исполнять такие противные бабьи звуки! Его родное тело завивалось спиралью, неимоверно гнуло коленки и голосило так, что ошалевший от визгливого концерта Боря невольно выпустил мизинец.
– Ай, ай, ай, – приседало и корчилось тело, – ай, ай, ай, как же бывает бо-о-ольно!!
Тело приплясывало и извивалось, Завьялов схватил его за шкирку и, едва не упав от тяжести, сумел как следует тряхнуть.
– Еще раз повторить? – наклоняя бомжеское лицо к гримасничающей физиономии, прошептал в исконно родимые, выпученные очи.
Тело отшатнулось до скамейки, ударилось бедром и плаксиво сморщилось:
– Не надо. Пожалуйста, не надо! От болевого шока остановится ваше сердце.
– Не остановится, – не согласился Борис Михайлович. – Мое сердце и не такое выдерживало.
На лице визави отразился уже знакомый мыслительный процесс. Тело кивнуло:
– Согласен. Испытывало.
– Тогда спрашиваю в самый последний раз. Кто? Ты? Такой?
– Иннокентий, – едва не разрыдавшись от унижения и боли, представился ворюга.
– Кеша, значит, – удовлетворенно кивнул Завянь и выпрямился. Некоторое время глядел на освещенные окна больницы, прислушивался к необычным ощущениям: впервые в жизни он чувствовал в левой грудине неприятное теснение. Запертое в ребрах сердце колотилось о костяную решетку огромным тугим мячом. Удары отдавались в трахее, заполняли уши и даже нос.
Завьялов рванул на шее ворот замызганной футболки под олимпийкой. Продышался. Повернулся к лавочке, где расположилась его любимая куртка.
– И что ты, Кеша, делаешь в моем теле, а?
Кеша закрыл лицо руками – левый мизинец предупредительно оттопырился, дабы избежать болезненного соприкосновения с лбом, – и помотал опущенной головой.
– Я не могу, – донеслось из-под ладоней, – я не имею права.
– А я имею право? – грозно пробасил, превратившийся в бомжа Завьялов. – Я здесь на что-то имею право?!
– Нет.
Категорический ответ. Учитывая, что Иннокентий пару минут назад приплясывал на корточках, практически – безбашенный. Отважный.
– А если я тебе все зубы выбью? – Завьялов подошел к урне, установленной