Со временем отец все чаще начал впадать в подобное состояние. Я его не виню. В 1963 он был юным голодным студентом, недавно обзаведшимся женой, однако девять лет спустя он оставался все тем же голодным студентом, только ко всему прочему прибавилась забота о содержании семьи из пятерых человек. Из-за работы его обучение продвигалось черепашьими темпами, а попытка написать диссертацию вечером в гостиной, где играют трое детей, кого угодно могла свести с ума.
Зато мама по-прежнему души в нас не чаяла. Она обладала удивительной способностью забывать, как плохо мы себя вели, причем ее умение прощать зависело все от той же стойкости, которую она нам прививала. Как бы мы ни буянили, как бы далеко ни забредали от дома, ни у кого не возникало сомнений, кто тут главный. Если мама говорила быть дома к обеду, мы возвращались к обеду. Если требовала убраться в комнате, мы тут же бросались убираться. Если мы ошибались, она следила за тем, чтобы мы исправили ошибку. Если было нужно, она защищала нас яростно, как медведица своих медвежат. Когда учительница отшлепала Мику, мама ворвалась к ней в кабинет, волоча за собой Мику и меня.
– Если вы еще раз шлепнете моего сына, я позвоню в полицию, и вас арестуют! Не смейте прикасаться к моему ребенку!
Обратно мы с Микой шли важные, будто петухи. Выкуси, старая карга! Наша мама показала, кто тут главный!
– Мама, ты лучше всех! – гордо заявил Мика.
Мама обернулась и наставила на него палец.
– Я знаю, почему она тебя наказала! Ты это заслужил, и если ты еще хоть раз заговоришь с ней подобным образом, я тебя накажу так, что мало не покажется!
– Я понял, мам.
– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?
– Да, мам.
– Ты ведь знаешь, что я всегда вступлюсь за тебя?
– Да, мам.
– Но я все равно расстроена твоим поступком и накажу тебя.
И она наказала Мику. Однако недовольство мамы ранило нас сильнее. Мы не любили ее расстраивать.
Невзирая на постоянное напряжение, в котором пребывали родители, отцу по мере нашего взросления все больше нравилось