Тео привёл избранницу сердца в барак. Где ещё мог поселиться копач с карьера? Привёл в маленькую комнатку с общей на всех кухней и нужником в конце коридора, и сказал:
– Здесь мы будем жить, любимая. Ты родишь мне детей, а я заработаю много денег. И мы построим дом. Большой и светлый. Уверен, всё будет хорошо.
Тео целыми днями пропадал в карьере, ворочая огромной тяжёлой лопатой глинозём. Господь не обидел его силушкой, да только платили за работу сущие гроши. Но сунгелу сразу же невзлюбили соседи-дарийцы. Кумушки презрительно смотрели на красивую чужачку, злословили за глаза, донимали мелкими пакостями. То соли подсыпят в кастрюлю с супом, то стирку устроят так, что застенчивой, робкой Миле не остаётся места простирнуть рубаху мужа. Мужчины тоже смотрели косо. И каждый взгляд – упрёк. Зачем ты здесь, чужая?..
Женщина терпела. Жаловаться она не привыкла – гордость не позволяла. Тем временем родился Антон. Хлопот прибавилось, и всё чаще звучало в коридоре и на кухне «глянь, опять идёт эта, червивая…» «Червивыми» называли сунгов за характерную кожу, и не было прозвища обиднее для сыновей и дочерей маленького народа. Напряжение в бараке нарастало, злость и раздражение на собственное тяжёлое житьё переливались в ненависть к красивой иноземке.
Кончилось всё грандиозным скандалом. Милу обвинили в покраже чужих продуктов, порче белья, ещё чёрти в чём, и Длинный Роб, детина необузданный и грубый, пригрозил выгнать «червивую» взашей вместе с её недоноском. И даже схватился за разделочный нож, широкий и острый…
Когда всё это случилось, на пороге появился Теофил.
В руке он сжимал дробовик устрашающего калибра, а через плечо перебросил патронташ. Ружьё держал стволами вниз, но так, чтобы одним движением можно было вскинуть оружие. Прямо в искажённую ненавистью физиономию Длинного. И сказал Тео, что если ещё раз кто-нибудь посмеет тронуть – хоть словом своим зловонным, хоть рукой грязной, а хоть даже и помыслом нечистым – его жену, быть ему в тот же миг в горних высях Святого Николаса. На Его суде.
Негромко вроде сказал, но веско, и с тех пор страсти вокруг Милы враз улеглись. Соседки замолчали и стали уступать место на кухне, отодвигать баки с бельём. Все знали бешеный нрав старины Тео, и все знали, что слов на ветер он не бросает.
Ант унаследовал характер отца. Если он считал, что так будет правильно, он брал и делал. И ох, как трудно было его тогда остановить. Невысокий, сухой и жилистый Антон не выглядел сильным бойцом. И мало кто знал, какой у парня внутри стальной стержень. Стержень этот можно было сломать, но невозможно согнуть. Он не боялся никого. Пусть противник будет старше и сильнее, пусть их будет несколько, – да хоть сам чёрт им в помощь! – если дошло до драки, он дрался.
Антона долгое время не принимали в компанию местных мальчишек. Барачники сторонились чужака, а на предложения дружбы отвечали насмешками. Это обижало парня, он хотел