– Ночи бродячие, речи несмелые.
От-лю-бя.
Хочешь, иначе я жизнь переделаю
Для тебя?
Хочешь, уехать в далёкие страны
Умолю,
Или навеки любить перестану я,
Как люблю…
И непонятно было, чем брала эта песня с немножко странными и переиначенными, должно быть, словами, как она попала к Санечке и кто её автор**, – но только у меня она засела в памяти, как вбитый гвоздь, и я закрываю глаза, чтобы мысленно видеть картину: прокуренное дорожное общежитие, комната без обоев, мы – только кончившие учёбу мальчишки-мастера, которых судьба вскоре разметает кого куда, – и Санечка, который, оборвав очередной аккорд, вдруг смотрит мне в лицо и сильно хлопает по колену:
– А не махнуть ли нам с тобой, браток, на 306-й километр? Ох и местечко, скажу тебе, – кругом простор, степи от пуза: есть где разгуляться душе! Там прорабу как раз двое мастеров на земработах нужны. Отпахал по двенадцать часов в день – и дыши грудью, а? Только мне для весёлости второго дружка надо – ну что, поехали?
– А, чёрт возьми! Поехали, Санечка, – где наша не пропадала…
2
На 306-м километре, в степи, бесилось солнце на закате, после дневной смены пыль от самосвалов хрустела на зубах и в глазах прыгали чёртики. В тени дорожного вагончика, жидкой, как от стекла, хотелось лежать не вставая, но сегодня мы с Санечкой, попив чая, упорно гладили брюки и сушили на ящике его тельняшку: едем за полста километров на местную гулянку. Шофёр Булат Рискиев, слепя белозубой улыбкой, подавал свой скрипучий самосвал ровно в девять вечера. Что заставляло его, мотавшегося в конце недели в посёлок к семье, иногда прихватывать нас с собой, а потом привозить обратно, так и остаётся загадкой. Быть может, ему было веселей катить в компании молодых дорожных мастеров. Мы расправляли последние складки на выходных брюках, ревел мотор – и булаткин ЗИЛ птицей летел в просторные степи…
О, как пахла земля в этот багряный предзакатный час, какой освежающей прохладой тянул ветер со стороны синеющих, словно холмики, невысоких гор, как буйно кричали невидимые птицы в степи. Нас с Санечкой мотало из стороны в сторону, горячий дух мотора смешивался со степным ветром, Булат всю дорогу белозубо улыбался – и вот за поворотом блистала река.
В Дудинке, небольшой пристани с посёлком – куда какой-то девичий вуз выбросил свой десант, – мы долго шли по скрипучему деревянному тротуару, вбирая в себя запахи жилья, смолы с причалов и пресно пахнувшей тины вдоль всего берега. И уже к темноте, когда огненные блики костров и первые звёздочки плясали на речной глади, мы с гитарой наперевес подходили к палаточному лагерю у плотов, где и проходили обычно все посиделки с приезжими студентками.
– Ты чего это, черноглазая,