Все это, дорогая моя, не достойно ни ангела, коим вы пытаетесь себя представить, ни той белизны, о которой я выше говорил и которую можно увидеть поочередно на вашем лице, на ваших платьях, на ваших рубашках, на вашем заду. Вас, несомненно, надо описывать еще лучше. Но я проявлю добродетель римлянина и отныне буду обходиться без вашей белизны. И из дома буду теперь выходить только безлунными ночами.
Горячо вас любящий Р. де Сент-Фуа.
Вторник
(от Жанны, Жану Дюбарри)
Это не может называться письмом и адресовано скорее вашей щеке, но известно, что пощечины и ненависть женщины не заставят вас покраснеть.
Если вам нравится читать подобное, вот несколько строк, которые я получила только что от г-на де Сент-Фуа.
Да, я совершила глупость и смеялась. Ему об этом донесли. Он недоволен и меня бросает.
Эпиграммы господ Кребийона и Колле, очевидно, были оплачены несколькими экю из вашего кошелька. Звук моего смеха также был донесен до ушей любовника одним из ваших приятелей. Для достижения своих грязных целей вы не брезгуете ничем.
Сегодня вечером дома вы меня не найдете. Вашим писакам предоставляется возможность подумать о новых объектах зубоскальства. Вы даже можете подсказать им одно имя, поскольку я рассчитываю провести эту ночь и, несомненно, еще несколько ночей с очаровательным Моле[64]. Сообщаю вам, что у него нет за душой ни гроша, но он живет на широкую ногу в другом смысле.
Оставляю вас в обществе жалких академиков. Увидимся через несколько дней и поговорим о других вещах. А если желаете, не будем говорить вообще, да и видеться тоже.
Жанна.
20 января 1768 года
(от Сент-Фуа, Жанне)
Милое ночное светило,
Я дал себе слово забыть ваши глаза, мраморную грудь, пушок, золотящий ямки на вашем теле, мушку, которая в день вашего рождения села на входе у храма Венеры и с тех пор никуда оттуда не улетает… Короче говоря, я поклялся никогда больше вас не видеть, ни вблизи, ни издали, ни в анфас, ни в профиль. Увы, эта решимость просуществовала всего несколько дней или, скорее, несколько ночей: четыре, если быть точным. И все эти четыре ночи я провел в салоне, а потом в объятиях госпожи Мазарини[65].
Итак, теперь я отомщен за ваши оскорбления, милый мой Ангел. Вы тоже отомщены, поскольку у герцогини я не нашел того же белья, что заставило меня сожалеть о вашей небесной белизне.
У мадам де Мазарини есть ум, вкус и хорошие манеры. Она, несомненно, превосходит вас в умении себя вести, в этом вам еще надо многому научиться. Она читала философов, чьи странные идеи и претенциозные утверждения не нравятся ни вам, ни мне. Однако она так красиво говорит, что могла бы сделать из Министра последователя Жан-Жака или ученика Вольтера.
Но в ней и в ее поведении сохранилась некоторая итальянская грязь, и она, зная о своих черных глазах, смуглом цвете лица, резком голосе, допускает, что ее предки, прежде чем получить митру и палочку, могли быть угольщиками.
Не знаю, хочу ли я снова вас созерцать и наслаждаться вашей