– Что вам налить?
– Не знаю. Шампанского, может быть…
– А что у вас с рукой? Это кровь?
Катя смотрит на руку.
– Укололась где-то.
Официант приносит дезинфицирующий спрей, распыляет его над рукой и заклеивает ранку пластырем.
– За раненую Катю!
Улыбаясь сквозь слезы, Катя поднимает бокал и чокается со всеми по очереди. После паузы поворачивается ко мне. Я с силой въезжаю в ее бокал своим бокалом, отчего вино расплескивается.
– Тебе за это будет стыдно, – говорит Катя одними губами.
Мне уже стыдно. И уже больно.
– Раненая, твою мать… Вали отсюда!
Мне до смерти хочется, чтобы мир разрушился. В самых значимых и дорогих его частях. До смерти.
Катя ставит бокал на залитую вином скатерть, вытирает мокрые пальцы салфеткой и выходит из-за стола. Официант вызывает ей такси, она уезжает.
– Ну вот, остался без жены, – грустит Майер, мой продюсер. – И что в этом хорошего?
Он немец, но в сегодняшней компании говорит по-английски. Все сегодня говорят по-английски.
– Но я не остался без жены! – обвожу присутствующих взглядом и останавливаюсь на девушке лет восемнадцати. Как бы только что заметил. На самом деле хитрю: я заметил ее давно. – Будете моей женой?
– На сегодня, – уточняет Майер. – Потому что у него уже одна жена есть. А вы, простите, за этим столом кого представляете?
Девушка, коротко:
– Femen.
Майер театрально морщит лоб, как бы что-то припоминая. Закрывает лицо руками и произносит сквозь неплотно сдвинутые пальцы:
– Так мы вроде бы такого движения не приглашали.
Начинает звучать украинский:
– Нас нiхто не запрошує[27]. Ми приходимо самi.
Переводят для Майера. Все хохочут.
– Майер, не приставай!
Я направляюсь к девушке. Беру ее за руку и веду к своей части стола. Усаживаю на стул Кати. По пути выясняется, что девушку зовут Ганной, и все пьют за Ганну.
– Быть в Femen, Ганна, большая ответственность, – говорит, закуривая, Майер, – но не все это осознают. Членство в движении предполагает не только идеологическое соответствие, правда?
– Про що це ви? – Ганна тоже закуривает.
Пытаюсь перевести ее вопрос, но язык плохо меня слушается. Кто-то это делает вместо меня. Майер кивает.
– Имею в виду, что не всякую грудь можно оголять. Когда на сцену выскакивает тетка с обвисшими сиськами, меркнет любая идея. Вы меня понимаете?
Ганна гасит окурок в пепельнице и начинает не торопясь расстегивать блузку. Бюстгальтера девушка не носит – грудь идеальной формы, упруга. Темно-коричневые соски, татуировка с названием движения. Продемонстрированное вызывает аплодисменты. Право Ганны на участие в движении признаётся единогласно. Я целую девушку в губы и чувствую ее ответ. А может, и не чувствую: ощущения становятся