– Знаете, молодой человек, – сказал Курлов, – отчего это все произошло? Если хотите, от бездарности нашего аппарата. Мало толковых людей, еще меньше образованных. Вы художник?
– Да-а, ваше превосходительство.
– Идите служить к нам.
– Н-не понимаю, – растерялся Крупенский. – Как же это?
– Да уж так… У вас рефлекс, реакция… Как Петрова-то? А? Тут и опытный филер спасовал бы. Пока то, пока се. А вы – р-раз. Плюс образование, воображение, нюансы… Так что же?
Может быть, он был авантюристом? Он согласился.
…Выпил коньяк, откусил сыр и тут же, сморщившись, выплюнул. Когда приходил к Нюре – так звали швею, – она его водкой угощала и сама пила, чтобы не было стыдно. Потом раздевала его, а сама оставалась в чулках и туфлях. Не лишена была своеобразной эстетики. А еще говорят, что женщины из народа в любви, как утюги чугунные. Это неправда, это поклеп на женщин из народа. Уж он-то знает…
Он снова выпил. Что же делать? Соглашаться? Подумай, подумай, подумай… Главную роль играть не дадут. Смешно. Климович и сам с усам. Значит, вторые роли. Но разве на вторых ролях не может умный человек обеспечить себе главное в жизни? А что оно, главное? Да деньги, черт побери. Все остальное – поток мутных слов. И те и эти произносят слова о родине, свободе, вере и верности, а все упирается только в деньги. Дензнаки: фунты, доллары, франки, динары, песеты, кроны и как их там еще… Чем больше, тем лучше, остальное – для идиотов. А так ли это?
25 июля 1918 года Екатеринбург был взят от большевиков войсками Сибирской армии и чехами. Он встретил эти войска у дома инженера Ипатьева. Он сказал казачьему офицеру, который спрыгнул с взмыленной лошади: «Государь император и вся августейшая семья расстреляны здесь, в ночь на семнадцатое. Мы пытались их спасти, мы не смогли».
В комнате первого этажа, у восточной стены, они преклонили колени, и он негромко начал: «Упокой, Христе Боже, души раб твоих». Все подхватили. Под сводчатым потолком глухо разнеслась «Вечная память».
Господи, зачем же это все, если нет чести, нет верности, нет долга и нет любви? Он сжал голову руками, она лопалась, она раскалывалась на куски, его несчастная голова. Он застонал, потом закричал, как раненый зверь, словно этим криком хотел выплеснуть из себя мутную жижу, которая душила его.
В назначенное время он подошел к обелиску на площади Согласия и осмотрелся. У ворот сада Тюильри стоял Струве. Он играл тростью и провожал явно заинтересованным взглядом каждую проходившую мимо женщину.
«Галант чертов, – лениво, без раздражения подумал Крупенский. – Кто их, этих рамоликов,