К беспорядку в кабинете никто не прикасался. Все было распахнуто. Дверцы книжных шкафов, дверцы в тумбах стола, дверь сейфа. Были выдвинуты все и всяческие ящики, открыты крышки бронзовых старинных чернильниц. Полное впечатление, что большая научная душа вылетела отсюда вон, оставив на полу беспорядочно разбросанные листья черновиков и нарисованную мелом раскоряку.
Я молча наблюдал за Леонидом. Он молча прошелся по кабинету, ни к чему не прикасаясь. Остановился у стола. Посередине его стояла большая фотография Юлии Борисовны. Хорошая фотография. Крупная, статная женщина с копною черных, распущенных волос. Черные огромные глаза глядят надменно и уверенно. Подлинная Медея.
– Кто это?
Я сказал.
Он долго рассматривал фотографию, и я уже подготовился к тому, что разговор повернет на семейную дорожку, но ошибся. Будущее Советского Союза волновало моего белорусского друга больше, чем прошлое семьи Хорлиных и Петуховых.
– Насколько я понял, Модест Анатольевич не был согласен со взглядами Солженицына и Сахарова.
– Правильно.
Леонид опустился в низкое кожаное кресло возле глобуса. И то и другое – адмиральское наследство. Я деликатно примостился на одной из ступенек стремянки, стоящей у входа.
– И в чем же суть несогласия?
Я глубоко вздохнул. Господи, как мне все это неинтересно!
– Чтобы ответить на этот вопрос, надо хотя бы в самых общих чертах обрисовать взгляды Солженицына и Сахарова на эту проблему.
Я остановился. Леонид молчал, давая понять, что с удовольствием посмотрит, как я буду обрисовывать.
– Александр Исаевич считал, что настало историческое время для великого славянского объединения внутри СССР. Не надо, мол, мешать всяким там прибалтам, кавказцам и среднеазиатам, пусть отделяются, пусть строят свои республики и ханства как у кого получится, а вот русские, белорусы и украинцы должны сплотиться и создать мощное славянское государство.
– Вы считаете, плохая мысль?
– Повторяю, я не считаю ничего. А вот Модест Анатольевич считал эти размышления великого писателя прекраснодушным, историкоромантическим бредом. Он любил повторять, что «о поведении на развалинах СССР даже с эстонцами легче будет договориться о чем-либо, чем с хохлами». Он говорил, что, если у них, у украинцев, будет один способ избежать подчинения Москве перейти в мусульманство, они перейдут.
– Модест Анатольевич любил выражаться броско.
– Что было, то было.
– А о белорусах он что-нибудь говорил?
Я помолчал, честно вспоминая. Сказал от себя.
– Принято, почему-то думать, что с белорусами всегда все просто. Они заранее на все согласны, национальные амбиции у них отсутствуют. Мне так не кажется.