– Будь по-вашему! – согласился вдруг Сефирь Газы. – Но одну малость по старой дружбе вы нам окажите. Хан и малое может оценить как большое. Идите с русскими отдельно. У вас свои возы, у них свои. Вы идете скорее, они медленнее. С помощью чуть припоздать – и будете хороши и для московского царя, и для нашего.
– Русское и казацкое ныне одно войско, идти нам, стало быть, вместе, – возразил Самойло.
– Оставим пока это, – улыбнулся Сефирь Газы. – Говорить можно одно, а делать иное. Пусть старшина подумает… Хан предлагает гетману идти с ним к королю Яну Казимиру, изгнать из пределов Польши короля Карла. Король обещает великую награду казакам.
– Свои награды мы сами добываем, – ответил войсковой судья визирю, – и королю мы готовы помочь, если царское величество Алексей Михайлович пожалует короля, велит гетману отвоевать престол для его величества Яна Казимира.
Не знал Сефирь Газы, что гетман лелеял иные великие планы. Посылая к шведскому королю своего надежного человека, предлагал Швеции, России, Войску Запорожскому, Молдавии, Валахии, Семиградскому княжеству сложиться всеми силами, ударить на османов[33] и вернуть волю всем христианским народам. О том и царю Алексею Михайловичу писал, передавая просьбу Молдавии, желающей обрести покой в лоне Московского государства.
12 ноября хан Магомет Гирей и гетман Богдан Хмельницкий дали друг другу шерть[34]: хан брал обязательство на города и земли московского царя и Войска Запорожского войной не ходить, польскому королю в войне против московского царя не помогать, казаков и русских ратных, попавших в плен, разменять на пленных татар.
В знак доброго расположения хан вернул без выкупа троих русских: внука боярина Бутурлина, капитана Колычева и царского сокольника Ярыжкина.
Войска разошлись с миром.
Изразцовая печь с лежанкой была аккуратная до противности. Изразцы белей снега, с изумрудными травами. Нарядно, да не по-русски. И душе скучно, и телу неудобство. На кирпичах лежишь – кирпичами пахнет, хлебом, овчиной. Мало ли чего в пазы набьется. Само тепло от изразцов другое. Изразец жжет, как аспид, а кирпич, все равно что Кот Баюн, дремой томит, по косточкам, как по гуслям, похаживает.
Стефан Вонифатьевич[35] углядел в глазах Неронова и тучу и тугу, кисельку принес клюквенного.
– Что, Иван?
– Да что?!
С месяц жил Неронов у Стефана Вонифатьевича в Чудовом монастыре. Никон беглеца по всей России сыскивает, а ретивый ослушник в том же дворе, на одни с патриархом кресты лоб крестит.
Первую неделю Неронов весьма забавлялся своим торжеством, а потом остыл, умолк, постарел.
– Что, Иван? – снова вопросил Стефан Вонифатьевич.
– Было зерно, да все смололи.
– Не пойму, – тихо улыбнулся Стефан Вонифатьевич. – Я уж совсем одрях.
– Да вот, говорю, жили-жили и теперь живем, а жизни-то и нет!
– Жизни