Записки советской переводчицы. Три года в Берлинском торгпредстве. 1928–1930. Тамара Солоневич

он имел, однако, большой успех у женщин. В Коминтерне он не смог понять всех махинаций международной банды, которая стоит во главе международного коммунистического движения, стал доискиваться и допытываться, стал протестовать. Кончилось это плохо. Очень плохо. Ему просто не вернули его паспорта, который всякий правоверный коммунист должен сдавать в коминтерновской комендатуре. И он застрял в Москве ни больше и не меньше как на восемь лет. С Испанией, как известно, сношений у СССР не было, протестовать Ибаньес не мог, так как в Испании его за это время приговорили к нескольким годам тюрьмы за революционную работу и за поездку на конгресс. Так и осталось это дитя Юга в холодной и неуютной, чуждой ему Москве. Его подобрала Софья Петровна, приютила, приблизила, пожалела, окультивировала, научила русскому языку так, что он в конце концов зарабатывал деньги переводами с русского на испанский.

      Он написал как-то роман «Барселонские террористы», Игельстром перевела его на русский язык, книга вышла в свет, но получила отвратительную критику в «Известиях». И вот мой муж встретил Ибаньеса на улице как раз, когда тот шел в «Известия» «немножко резать» критика. Он всегда носил при себе испанский нож – наваху. Насилу Ивану Лукьяновичу удалось его отговорить от этой безумной попытки.

      Софья Петровна Ибаньеса очень сильно любила. И тогда в Ростове, ложась по вечерам в гостиничную кровать, говорила мне мечтательно:

      – Ах, Тамара, ты не знаешь, как эти испанцы умеют любить.

      А теперь, в последний вечер в Москве, Софья Петровна призналась мне, что Ибаньес стал совершенно невыносимым, что у него оказались в Испании жена и… десять душ детей (оказывается, испанцы вообще очень плодовиты), что он теперь тоскует по Испании и хочет скорее уехать.

      Что, когда они поссорятся, он хватает подаренный ему каким-то мексиканским делегатом граммофон и кричит:

      – Но граммофон-то ведь мой!

      А кроме того, он невероятно ревнив. Угрожает зарезать Софью Петровну, как барана, если узнает, что за ней кто-нибудь серьезно ухаживает.

      На днях к ней должен был прийти какой-то знакомый, который ей очень нравился. Она попросила Ибаньеса на это время уйти. Тот обещал. А сам, в ее отсутствие, залез наверх, на антресоли, спрятался под занавеску и следил за обоими все время. Когда знакомый ушел, Ибаньес спрыгнул сверху и заявил перепуганной Софье Петровне:

      – Хорошо, что он тебя не поцеловал, а то я метнул бы в него наваху.

      Словом, он Софье Петровне надоел, и она очень хотела, чтобы он уехал обратно в Испанию.

      В 1934 году я узнала от одного француза, что Ибаньесу-таки удалось вырваться из СССР и что он теперь играет крупную роль в испанском анархическом движении. Я не завидую его положению: Ларго ли Кабальеро возьмет верх, или генерал Франко, Ибаньеса все равно в конечном счете повесят.

      У Софьи Петровны был замечательный дар переводчицы. Она записывала речи ей одной понятными сокращениями, потом выходила на трибуну и переводила слово в слово, как бы длинна речь ни была. Когда в 1927 году