За окном сыпал крупный снег, соседские мальчишки играли в снежки и взрывали петарды. Во дворе они соорудили нелепого снеговика-мутанта. Я открыл окно, чтоб впустить в комнату крупные хлопья снега, но вместе со снегом в комнату полетели снежки.
Оставался лишь один вариант. Я взял мобильный и осторожно сказал:
– Алло, Леонид?
Липовый Дед Мороз спросил меня севшим голосом:
– Чего тебе?
– Приходи со мною Новый год встречать!
Леонид ответил:
– Я, между прочим, пить бросил, уже как двое суток и три часа капли в рот не брал… думай, что говоришь!
– Ладно, это будет безалкогольный Новый год.
– Нет, Максим, я бросил пить и сошелся с женой, а ночью буду работать в пансионате МВД.
– Они тоже празднуют Новый год?! – удивился я.
– Поверь, это не только твой праздник, наглая ты морда!
И Леонид кинул трубку, по последней реплике я понял, что долго в сухом состоянии он не продержится. Запьет в ближайшие два-три часа. Ох, и запьет, пуще прежнего. И с женой он более недели не продержится, ведь она имела скверную привычку поколачивать его сковородой по спине и вырывать его скудные волосы с макушки. Что за семейка, ей-богу!
Тепло одевшись, я пошел бродить по улицам и чувствовал себя чужим на празднике жизни. В переулке Черняховского я увидел молодого папашу с сынком лет десяти. Сынок тащил елку по снегу, папаша курил сигарету и рассказывал сынку про устройство карбюратора. Потом я увидел двух пьяных заводских работяг, они тоже тащили елки и беседовали про какого-то мифического сома, пожирающего коров и людей. Затем мне повстречалась старушка, которая стояла возле ларька и ругалась с продавщицей из-за высоких цен на апельсины, мандарины. Даже у этой старушки была елка. Всюду меня преследовали чертовы соседские мальчишки, они кидали в меня снежками и прятались за заборами. Я, конечно, не ругался, ведь когда-то я точно так же поступал с их дедулями и бабками.
Мальчишки, обидевшись, что я не отстреливаюсь, отстали.
В окне маленькой комнаты рядом с «Молочным» сидел грустный сапожник-еврей. На носу его размещались крохотные очки, он рассматривал женскую туфлю и примерял к ней каблук. Даже у еврея в мастерской стояла елка. Да у всех здесь были елки, кроме меня! Поймите, праздновать Новый год одному – это невероятное скотство. Это все равно как заниматься любовью с ножницами, бить по лицу мертвеца, или я не знаю – хотеть стать депутатом!
Зайдя домой, я порылся в поисках старых рваных ботинок и принес их еврею.
Еврей осмотрел их и назвал свою цену. Этот еврей чинил ботинки моему деду, отцу, а теперь и мне чинит.
Однажды отец сказал мне:
– Сейчас тебе двенадцать, если начнешь сам носить ему обувь, то через лет десять сможешь называть сапожника – Иосиф Михайлович.
Я впервые в жизни обратился к еврею:
– Иосиф Михайлович!
Он недовольно поморщился. И мне пришлось объяснять слова отца.
На что еврей ответил:
– Знаете, молодой человек, прошло только девять лет.
Я