Многофункциональный характер образа автора накладывает на воспринимающего дополнительные обязательства: на виду то, что происходит, а важно понимать, как об этом сообщается. Необходимо учитывать, чей голос мы слышим, – личное мнение поэта, общую сентенцию, с которой он солидарен, или даже чужое суждение, подаваемое со скрытой иронией.
Приведу для пояснения ситуации прозрачный пример. Вторая строфа романа заканчивается таким двустишием: «Там ‹на невских берегах› некогда гулял и я: / Но вреден север для меня». Всего две строки – а они дают синтез контрастных стилевых манер. Первую строку пронизывает лирический пафос дорогих сердцу воспоминаний. Заключительная строка пропитана горькой иронией; по форме это мысль автора – «вреден север для меня», но по содержанию (смыслу) – не мироощущение автора: это кто-то иной (из власть предержащих) счел север вредным для поэта и отправил его в южные края – вроде как в творческую командировку. Прочитаем двустишие под одним углом зрения – увидим во второй строке согласие автора с решением властей. Такой ошибки не делается, поскольку хорошо известны и обстоятельства ссылки, и отношение к ней поэта. Именно поэтому я и назвал этот пример прозрачным. Но не единично встретятся случаи, когда грань между своим и чужим бывает не слишком очевидной. Маркировка «я» еще не выдает гарантий! Вот такой перед нами автор, которому нужен не просто поглощающий написанное, а размышляющий читатель.
Чем своим автор поделился с героем?
В предисловие поэта к отдельной публикации первой главы включено очень странное размышление, оно содержит прогноз: «Станут осуждать и антипоэтический характер главного лица, сбивающегося на Кавказского Пленника…» Глава еще только отправляется к читателю, еще неизвестно, будет ли замечено сходство героев, а поэт пишет об этом сам; это «сбивается» на прямую подсказку. Исследователи ею воспользовались, преемственные связи «Евгения Онегина» с первой южной поэмой отмечались многократно. «От “Кавказского Пленника” расходятся лучи, с одной стороны, к “Цыганам”, где будет поставлена, но иначе решена та же философская проблематика, а с другой – к “Евгению Онегину”, где тот же в принципе характер получит социально-историческое освещение»[25]. «В реалистическом романе характер героя будет показан с куда большей глубиной, от его истоков и в движении, в окружении социальных обстоятельств. Но в основе своей это будет тот же характер (“Людей и свет изведал он, и знал неверной жизни цену…”). Так же как будущий сюжет “Онегина” уже смутно прорисован в “Пленнике”, хоть и на условном экзотическом фоне»[26]. Пленник – «смутный и наивный прототип Онегина»[27].
Однако сходство