Ноль. Он так не любил нули! И с нетерпением ждал, когда же они наконец закончатся. Он всегда старался быть аккуратным, хоть и понимал, что чистоту линий и ровно выведенные цифры никто не оценит. Просто он давно решил для себя: если уж взялся за что-то – делай как надо.
Он не хотел доставлять лишней боли и вырезал цифры только после того, как жертва была уже мертва, но тело еще хранило тепло. Да, это очень важно – сделать работу, пока тело еще помнит присутствие души. Впрочем, разве они жертвы? Он ведь не какой-то очередной маньяк, не серийный убийца, не изувер, чтобы там ни говорили газеты, интернет, телевидение… Он старается для них, давно уже не думая о себе. Нести это бремя – великая миссия, но вместе с тем и тяжкий труд.
Подняв фонарь с земли, он встал и посветил вниз, осматривая свою работу.
В тусклом свете плясали неровные тени от высоких зарослей травы. Несмотря на стекающую по лбу кровь, число проглядывалось хорошо.
Мужчина тяжело вздохнул. Все это не доставляло ему наслаждения, но и отвращения он не чувствовал. С момента выбора цели до того часа, когда на лбу жертвы появлялся уникальный номер, внутри себя Москарев чувствовал только пустоту. Когда же с делом было покончено, снова возвращались путаные мысли, воспоминания, жалость… Жалость к себе, к Марине и к Юле. Он уже не помнил их лиц – лишь смутные, расплывающиеся образы. Единственная фотография, что он сохранил, была потеряна навсегда, и от мысли, что он, возможно, уже никогда не вспомнит, как выглядели его жена и дочь, становилось тоскливо. Внутри все сжималось в тугой комок, и порой хотелось просто покончить со всем: прыгнуть на рельсы перед мчащимся поездом или сигануть с моста в холодные воды… Но этим их не вернуть.
Путь того, кто избран, не может быть простым. Все эти глупцы – сопляки, едва выпорхнувшие из-под родительского крыла. Они просто не способны понять той цели, которой он служит. Всего лишь напуганные, запутавшиеся детишки, уверенные в том, что посвящены в великую тайну. Они берегут ее, но разве нужно прятать благую весть от других? Когда-нибудь и они поймут, что их проклятый культ давно бесполезен и никому не нужен, но к тому моменту, когда они прозреют, будет уже слишком поздно.
Развернувшись, Москарев направил фонарь на кусты и тут услышал ее. Как всегда, приятное, теплое ощущение, зарождающееся где-то в центре мозга. Сначала это было похоже на легкую пульсацию, но ритм, нарастая, расходился внутри головы, охватывая все тело, и превращался в ровный, тихий звук. В нем Москареву слышалось пение, напоминающее колыбельную, которую напевает нежный голос матери. Она говорила с ним, но делала это без помощи слов, и даже если бы он попытался вычленить из ее посланий некие образы, то лишь запутался бы еще больше. Одно было несомненно – он знал, чего она хочет, и продолжал двигаться вперед, зная, что будет вознагражден. Зная, что цель у него благая.
Она звала его, и он отвечал на ее зов.