– Я чувствовала, что мы больше с ним не увидимся, – рассказывала Ирина историю своей жизни. – Хотя он так обещал вернуться… Он наверняка делал все, что мог, но я почти уверена, что среди живых его больше нет…
Я, кажется, даже не заметил, как наша беседа стала настолько доверительной и искренней. Теперь я знал об Ирине много крат больше, чем она знала обо мне. Вероятно потому, что она долго молчала и никто не предлагал ей выговориться. Ее пребывание в городе не было случайным. Сюда она приехала вслед за своим героем, и те двадцать дней, которые они провели вместе, стоили, по ее рассказам, двух жизней, прожитых врозь. Но потом он возвратился в свою армию, пообещав как можно скорее вернуться в город. Ирина осталась его ждать, добровольно взяв на себя этот труд в кафе. Потом она слышала, что армия, в которой служил ее Кристоф, попала в окружение и многие погибли. И то, что уже несколько месяцев в город не прибывали на отдых герои из этой армии, подтверждало наихудшие опасения. Я не почувствовал по ее рассказу, что она до сих пор ждет Кристофа. Но поняв, как сильно она ждала его, я позавидовал парню, несмотря на то, что его, может быть, уже нет на этой земле.
– Я сварю еще кофе, – поднявшись, сказала она и уже совсем другой, свободной походкой пошла в глубь пустынного кафе.
Я сидел за столиком, пытаясь понять, почему человек так быстро может изменить в себе почти все: и голос, и взгляд, и походку. Должно быть, та походка, за которую я прозвал девушку из кафе «балериной», принадлежала официантке, а присев за мой столик, девушка сразу стала Ириной и, как я потом узнал, Ирина говорила другим голосом и с другими интонациями, она была другим человеком, человеком, который, наверное, понравился мне даже больше «балерины», но, если, думая о «балерине», я не становился задумчивым и серьезным – во мне возникала легкость свободной жизни, и с этой легкостью я хотел увлечь в свободное паренье над этим миром чувств и ощущений симпатичную легконравную девчушку, то уже думая о Ирине, я понимал, насколько я тяжелее воздуха и слабее ветров, которые могли бы подчиниться ее зеленоглазому взгляду.
– Ну вот, – она поставила чашечки на стол и присела. – А твой друг так и не пришел?
Она сказала «твой»! Это меня больше чем поразило. Но, с другой стороны, я знал теперь о ее жизни столько, сколько может знать о ней лишь человек, с которым она давно на «ты». И это тоже надо принять спокойно. Здесь неуместны ни американская эмоциональность, ни северная сдержанность, ни восточная слащавая улыбчивость, за которой, как позади восточных базаров,