1–90
… мне иногда кажется, что не так уж ненормальна была Яшина страсть, – что его волнение было в конце концов сходно с волнением не одного русского юноши середины прошлого века, трепетавшего от счастья, когда, вскинув шелковые ресницы, наставник с матовым челом, будущий вождь, будущий мученик, обращался к нему … – Имеется в виду Н. Г. Чернышевский. Ту же мысль Годунов-Чердынцев выскажет в своей книге о нем, где будет отмечена «восторженная страсть», с которой к Чернышевскому, как к «наставнику, вот-вот готовому стать вождем», привязывалась молодежь (см.: [4–142] ). Сопоставление гомосексуальной страсти Яши с экзальтированными чувствами юных шестидесятников, как было показано в работах о «Даре», перекликается с замечаниями Розанова, считавшего Чернышевского личностью инфантильно-гомосексуального типа или, в его терминологии, «урнингом», «человеком лунного света», «духовным, спиритуалистическим „S“» (то есть «соло»). «Кто же не обращал внимания, – писал Розанов, – что лицо Рафаэля, безбородое и такое нежное, есть прекраснейшее лицо девушки; и почти так же прекрасно, как лицо Рафаэля, лицо terribile dictu, Чернышевского (см. чудный его портрет в „Вестнике Европы“, октябрь 1909 г.), проводившего в „Что делать“ теорию о глупости ревнования своих жен; на самом же деле, конечно, теорию о полном наслаждении мужа при „дружбах“ его жены, причем муж втайне, в воображении, уже наслаждается красотою и всеми формами жениного „друга“. Значение Чернышевского в нашей культуре, конечно, огромно. Он был ½ – урнинг, ¼ – урнинг, 1⁄10 – урнинг» (Розанов 1913: 160; Мондри 1994; Мондри 1995: 88–89; Сконечная 1996: 210; Skonechnaia 1996: 45–46). Фотографический портрет Чернышевского, о котором пишет Розанов и который, безусловно, был известен Набокову, см.: [4–360].
1–91
… я бы совсем решительно отверг непоправимую природу отклонения ( «Месяц, полигон, виола заблудившегося пола …» – как кто-то в кончеевской поэме перевел «и степь, и ночь, и при луне …») … – Набоков, как