Таня, Рита и Рыжик, или Повесть о рыжем котенке. Татьяна Дорохова

среды, дённо и нощно довлеющей над любым живым существом в данный момент времени, информация также поступает беспрерывно из прошлого жизненного опыта, уже пережитого и закрепившегося в повседневном поведении в форме разнообразных привычек, потребностей, склонностей. Мозг малявки тоже работал с лихорадочной скоростью. Но котёнок ещё ничего не знал и не понимал. Разумеется, он не мог вобрать всю информацию о новой среде обитания, поэтому ему не из чего выбирать тот самый шанс на спасение, который в самую критическую минуту появляется у человека и зверя. У нашего котёнка почти нет никакого жизненного опыта. Жил он не в естественных, а в домашних, тепличных условиях. За ним ухаживали, кормили, поили. Он знал людей, ежедневно ощущал тепло их рук, тела, каждый день слышал их голоса, среди которых и грубые и нежные, и он научился понимать, что означают слова «кис– кис», «брысь!», « пошёл вон!» Он знал, при каких словах можно ластиться к человеку, при каких – опрометью удирать от него.

      – Брысь отсюда! – кричала часто большая хозяйка.

      Она кричала на него таким изуверским голосом, с такой ненавистью, что он надолго забивался в какой-нибудь угол, чаще всего под диван, и ждал там, трясясь всем тельцем, когда из школы придет маленькая хозяйка, от которой ни разу не слышал слова «брысь» и «пошёл вон отсюда».

      Образы людей во всём нехитром, примитивном наборе восприятий их свойств, повадок, различных характерных и нехарактерных черт, успели всё-таки осесть в воображении котёнка в виде информации, идущей в мозг из внешнего мира. И он уже не первый и, видимо, не в последний раз после того, как его выбросили на улицу, всё поминал маленькую девочку, ощущал тепло её рук, пахнущих какими-то красками, пряностями, чувствовал, слышал её добрые, идущие от сердца слова и вообще всю её, заботливую, отзывчивую на любой его писк, на все прихоти и детские кошачьи капризы, вкусы. По-своему, по-кошачьи, он понимал, что она очень любила его. Но самое главное состояло в том, что она каждый день приносила ему хорошую, с понятными запахами, еду, после которой всегда хотелось поспать. Чашечки и блюдечки его никогда не были пустыми. Это было главное из того, о чём он сейчас вспоминал. Столько было еды, что есть никогда не хотелось. До конца всё не поедал. Ну как тут не чувствовать такую любовь!

      И сейчас котёнок думал только о людях. Ещё не отшлифованный жизнью инстинкт подсказывал: люди – это его единственное спасение. Вся надежда только на них. Укрепление его безусловного рефлекса значительно затормозилось: тепличные условия жизни подавляли его требования, загоняли в глубинные недра биологической природы. Сытая, спокойная жизнь помешала ему разойтись в полную силу. Но всё равно в призрачном, элементарном рассудке котенка то и дело вспыхивали бесформенные, размытые образы людей, которые когда-то держали его на своих руках. И он почти безошибочно определил, что эти самые смутные образы – единственный шанс на спасение. Он практически не боялся людей, как его дикие, бездомные собратья.