Витя Белый был невыразимо близок мне по своей сущности.
Ведь я должен был быть летчиком и не смог стать им только из-за плохого зрения, доставшегося по наследству.
Небо и самолеты играют важную роль в сюжетах лучших моих произведений.
Рассказов:
«Девушка по имени Ануир»,
«Евдокия»,
«Запасной аэродром».
Повестей:
«9-й цех»,
«Вальс-бостон»,
«Танара».
Романов:
«Der Kamerad»,
«Высота круга» .
И уже в наши дни, при очевидном закате своей полностью неудавшейся жизни в стихотворении «Юрию Иосифовичу Визбору» я обращался к боготворимому человеку словами:
– Я б команду давал про винты на упор.
И штурвал на себя брал бы вовремя, кстати.
И летали бы мы – то к плато Развумчорр,
То в Новлянки-село, то на остров Путятин…
И в то – уже не кажущееся реальностью – время, когда я был человеком, имел автомобили и радовался каждой минуте бытия, я ездил именно, как летал, разве что не мог взять на себя руль…
Поэтому, видя в Вите человека, живущего одной своей половинкой в небе, я звал его «Штурманом».
Витю никогда не забуду хотя бы за то, что он поведал свою историю, открывающую реальную суть одной заштампованной до неразличимости ситуации.
Однажды Штурман стартовал с горы на одолженном у кого-то дельтаплане, (свой оказался не в порядке). На порядочной высоте у чужой машины подломился дюралюминиевый подкос и она стала складываться.
– И ты знаешь, Тёзка…
– рассказывал Витя с непонятной усмешкой.
– Принято считать, что в такие минуты человек вспоминает березку у ворот или руки матери, или глаза первой любви – или пишут какую-нибудь хероту типа того, что перед ним пронеслась вся его жизнь и так далее… Так вот – все это херота и есть.
Он поглядел мне в глаза и усмешка сделалась грустной.
– Была у меня только одна мысль: …
И произнес нецензурное существительное из шести букв, образованное от нецензурного же наименования женского полового органа.
В тот раз – уже не помню, каким образом – мой друг гибели избежал.
Но лицо его, обычное лицо молодого человека, временами озарялось выражением – которого он, возможно, и не замечал – казавшимся мне неким знаком обреченности.
Увы, я не ошибся.
Штурман ушел в последний полет в начале нынешнего века – без времени и неожиданно, будучи младше меня лет на десять.
Узнав о том, я Вите посочувствовал (если таким словом можно описать горечь от известия о смерти товарища прежних лет); сейчас я ему завидую.
* * *
Почему-то не пришел в тот вечер Володя Дорошев.
Прозаик с того же семинара, что и Белый.
Крепыш в невероятно густыми, стоящими надо