С правом переписки. Письма репрессированного. 1934—1941. Юрий Григорьевич Марченко

то решил оставить на другой день, но последующие дни был занят по делам моей домохозяйки. Я, кажется, уже писал, что она больна желтухой, ей 65 лет, и вот старый хрен не хочет умирать. Нужно было позвать доктора, потом бегать за лекарствами, да еще кое-какие мелкие поручения. Ко всему по вечерам плохой свет от лампы, только сегодня улучил пару минут, которые и использую под шум и свист бурана, который второй день полыхает, да так что и зги не видать. Как вы там думаете о моем житье-бытье, но я лично вас позволю уверить, что чувствую себя неплохо в этой своеобразной обстановке, как будет дальше, не знаю, а пока хорошо.

      Образ жизни веду спокойный, спать ложусь в 8 ½ часов, в 6 встаю.

      Но вот у вас что-то неладно, если верить Машке, которая имеет слабость преувеличивать все и всегда всюду ужасы, примерно, что Костя повесил нос, ходит мрачный. Если это правда, то при встрече через два года я потяну его за нос, ибо он у него, наверное, к тому времени будет до полу. Баста, темно.

      22/2. Сегодня сюрприз, мой хозяин оказался говно в полном смысле. Пришлось поругаться и бросить работу, но у меня есть надежда устроиться на шубный завод. Скверно, что я запутался вначале материально, и сейчас трудно разворачиваться, так как на сегодня у меня осталось 12 руб, да еще совзнаках, что неприятно действует на нервы. Как видно, вам придется как-то меня еще последний раз выручить, зато потом я надеюсь, что буду вас поддерживать. Сейчас иду договариваться в гараж союзтранса, не знаю, чем кончится, потом сообщу.

      Погода сейчас резко изменилась, тает, тепло, а утром был мороз, что будет завтра, трудно сказать.

      Ну пока, всего, бегу из дому моей старухи, сегодня хуже скулит.

      Ну всего хорошего

      Подтяните Костика коллективом, держитесь бодро, тогда и мне будет хорошо, пусть он напишет заметки.

      Привет всем.

      Если запрошу телеграфно денег, то вышлите, сколько сможете, а может, я и обойдусь.

      Я буду писать, когда твердо устроюсь, а пока буду молчать.

      Уральск, 24.2.1934

      Сел писать под вой вьюги снежной. Чертовски не постоянная здесь погода, вчера была чудная погода, тихо, солнце, и ночь ясная, лунная, а на утро жутко выходить на улицу, так что целый день лежу на кровати, читать нечего, все, что привез, уже перечитал, конечно, по два раза. Курить нельзя из-за больной старушки, что увеличивает на сегодня скуку. Но зато в остальные дни скучать некогда, хожу по гаражам и знакомлюсь с народом, т.е. шоферней, которых здесь довольно много, и единственный народ, который не нагоняет скуки. Работа наклевывается, но пока не работаю, хотя уже мог устроиться, но оказывается, что третье место, которое мне предлагают, пришлось отклонить по совету старожилов. Я один раз их совета не послушался и пошел в Госшвеймашину, и теперь каюсь и решил слушаться.

      Когда поступал в Госшвеймашину, то меня предупреждали, чтобы я не шел, что там очень скверно, и что там никто более месяца не продержался, и оказалось, что они были правы, так как я, при всем моем желании работать, хотя бы