Машина задрожала: завели мотор. Поехали. Нас трясло и кидало, но упасть было некуда. Здесь мертвый – и тот стоял бы стоймя, подпираемый со всех сторон.
Сколько времени ехали, неизвестно. Здесь смещены всякие представления о времени и минута кажется вечностью.
Когда машина замедлила ход и сделала несколько поворотов, мы поняли, что подъезжаем. Скорей бы! Хоть выйти, разогнуться, вздохнуть. Но вот машина остановилась, а нас и не думали выпускать. Уже не было сил ни просить, ни ругаться. Наконец солдат начал открывать. Сначала он выпустил из боксов одиночников, и те вышли согнувшись – видно, не сразу могли выпрямиться. Потом открыли нашу дверь-решетку:
– Выходи!
Это оказалось непросто. Люди так спрессовались и переплелись дорогой, что никто не мог выпутаться, не мог вырваться из общей массы. Пока первый сумел выбраться, он буквально разделся, телогрейка его осталась в машине. И только после того, как из машины вышли почти все, первому вынесли его телогрейку.
Вышли. Я, как и все, не мог разогнуться, не мог шагу ступить – ныло и болело все тело.
Мы прибыли в ташкентскую пересыльную тюрьму. Над входом – огромный лозунг, белым по кумачу: «В условиях социализма каждый выбившийся из трудовой колеи человек может вернуться к полезной деятельности».
Сначала нас сунули в карантинную камеру – большое мрачное помещение с двухъярусными нарами вдоль стен и маленьким зарешеченным окошком. Накормили обычным тюремным обедом и повели в баню.
При бане парикмахерская. Даже удивительно было, что на свете существуют чистые комнаты, белые занавески на окнах. Парикмахеры-зэки в белых халатах. На стенах зеркала. Что за чудо? Оказалось, что в этой же парикмахерской стрижется и бреется вся тюремная администрация от надзирателей до высшего начальства. Здесь остригли и меня.
Обычно всех стригут наголо сразу же после ареста. Но в тюрьмах КГБ такого правила нет, там арестованным оставляют волосы. Но это до первой пересылки. На зависть своим сокамерникам я еще носил шевелюру. Я объяснил:
– У нас с вами крестные разные: у вас МВД, а у меня КГБ.
В бане, заметив мою прическу, надзиратель схватил меня за рукав и потащил в парикмахерскую. В два счета меня оболванили, и теперь я больше ничем не отличался от других зэков.
Баня в ташкентской пересылке – ад кромешный, особенно после чистенькой парикмахерской с зеркалами. В раздевалке две лавки, а загоняют туда человек сто. Под ногами чавкает мокрая каша из обвалившейся, осыпавшейся штукатурки, уличной грязи и воды. Разделся, сдал белье в прожарку – стой голый и жди, пока разденутся другие. А в раздевалке холодина, кожа на голых синяя, в пупырышках. Все орут, ругают матом и надзирателей, и тех, кто задерживает остальных. Только когда все готовы, надзиратель отпирает дверь в моечную. Каждому выдают крошечный ломтик мыла. Но где там намылиться! Не все и воду набрать успели: