– А Нюрка где? – спросил он.
– Через час будет.
Он кивнул и ушел, ничего не выпив.
Потом зашли две серьезные и со вкусом одетые женщины, тоже в возрасте. Взяли по сто грамм водки. Тут же, не присаживаясь, выпили и ушли.
Наконец вернулась Нюра. Я к этому времени так освоился в кафе, что, казалось, смог бы в нем прижиться и обосноваться без трудностей. Только хотелось ли мне этого? Нет, мне хотелось на Мангышлак, хотя что там меня ждет – неизвестно. Но, может, потому так и хотелось туда добраться? Да и вообще, ждет ли меня там хоть что-то? Не возникни эта глупая ситуация со складом детского питания, никуда бы я сейчас не поехал. Просто был пункт А, из которого надо было бежать в пункт Б. Хорошенькая задачка! В самом деле, ничто так не зовет в путешествие, как опасность для жизни.
– Ну что, голуба, через пару дней рыбзавод пойдет по каналу на Каспий. Хошь, можешь с ними, я договорюсь.
– А куда он плывет?
– Рыбзавод же эт, а не корабль. Он будет на Каспии стоять, потом то ли в Гурьев, то ли куда еще на отгрузку консерв пойдет…
– А как же я до Мангышлака?
– Там разберешься, к нему много суден подходят… У меня там подружка, Дашка, работает. Она тебе поможет…
Этой случайной встречей я остался доволен. Даже прокуренный голос Нюры звучал для моих ушей приятно и заботливо. До отхода рыбзавода я оставался в ее кафе, помогая ей и подменяя иногда. И ночевал там же, отдавая ей на ночь паспорт и оставаясь закрытым снаружи. А через три дня отвела меня Нюра утром в порт и передала с рук на руки своей подруге Даше – круглолицей женщине лет тридцати пяти, похожей издалека на ярко одетую банку сгущенного молока.
16
Неуклюжая прямоугольная многоэтажка плавучего рыбзавода отвалила от причала в полдень. Я стоял на палубе третьего этажа, и казалось мне, что не рыбзавод отвалил от причала, а сам город оттолкнулся от нас и поплыл куда подальше. Солнце в этот день было особенно зловредным – висело оно вроде бы невысоко, а жарило вовсю. Железо плавучего увальня было так раскалено – хоть яичницу жарь. Окружившую рыбзавод духоту мог разогнать только волжский ветерок, но воздух был неподвижен. Рыбзавод не плыл, а едва заметно полз по гладкой воде, так медленно полз, что даже волжская поверхность не реагировала, оставаясь тревожно неподвижной.
– Эй, котик! Чего стоишь, пошли в каюту! – окликнула меня Даша.
Я вернулся в каюту, которую до этого и рассмотреть не успел, лишь рюкзак закинул и вышел. Каюта была двухместная, маленькая, с квадратным окошком, занавешенным куском салатной материи. В углу у железной овальной двери был умывальник, под ним – мусорное ведро. Под окошком стоял столик с будильником и тяжелой пепельницей из литого стекла. По бокам каюты, как в купе поезда, располагались две узкие койки, аккуратно застеленные, с подушками, стоявшими по-наполеоновски одним углом вверх.
– Вон та твоя, – указала мне Даша на правую койку. – Будешь днем здесь сидеть, а вечером, когда народ пьяный, – гуляй себе по палубам, только не