Великий князь не был легок в общении и непросто сходился с людьми, зато всегда оставался постоянным в своих привязанностях (как, впрочем, и в антипатиях). Придворная жизнь казалась Александру тяжкой, малоинтересной и крайне утомительной, и он с большой неохотой выполнял свои "представительские" обязанности, неожиданно и в большом количестве свалившиеся на него после смерти брата.
Независимый и не лишенный упрямства характер великого князя, как и его искренняя и глубокая привязанность к умершему брату абсолютно исключали саму возможность говорить о "передаче" ему невесты Николая "по наследству".
Родители понимали деликатность ситуации и не хотели давить на сына. В первые недели после трагедии новый наследник много общался с Дагмар. Вряд ли для него было секретом желание отца, чтобы они сошлись поближе. Однако перспектива женитьбы на датской принцессе казалась поначалу довольно туманной. Более того, вскоре наследник влюбился в молодую фрейлину матери княжну Марию Мещерскую.
Юношеское и вполне невинное это увлечение по свойственной Александру серьезности переживалось им тяжело и "не светски". В какой-то критический момент он даже решился заявить отцу, что не может жениться на Дагмар и, чуть ли не готов был, отказаться от престола. В этом поступке проявился, прежде всего, не слишком осознанный протест против всего того, что не устраивало его в церемонной жизни двора.
Да, наследник хотел сам решать свою судьбу! Но ведь в самой этой фразе, конечно, скрыто явное противоречие, ведь его жизнь была полностью определена его статусом.
Парадокс заключался еще и в том, что княжна Мещерская являлась частью столь нелюбимой им придворной действительности, тогда как Дагмар, напротив, была ей совершенно равнодушна. Свою роль сыграло и воспитывавшееся с раннего возраста чувство долга.
Но, наверное, самым важным все-таки было удивительное ощущение почти мистической связи, соединившей его с Дагмар у постели умиравшего брата. В очередной день рождения покойного брата Александр записал в дневнике: "Такого брата и друга никто из братьев мне заменить не может, а если и заменит его кто отчасти, то это Мать или будущая моя жена, если это будет милая Dagmar".
Через год, в начале лета цесаревич прибыл в Копенгаген. Однако день проходил за днем, а Александр все не мог найти в себе силы объясниться и сделать предложение. Он сам упрекал себя за это, но как доходило до дела, волна стеснения накатывала, сковывала мысли и не давала говорить о главном. Визит цесаревича продолжался, принимали его как жениха, но о свадьбе ни слова сказано не было… Положение становилось все более двусмысленным, Александр и сам это понимал.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив