Эйтель презрительно фыркнул и начал насвистывать какой-то пошленький мотивчик, затем уселся в кресло, закинув ногу за ногу, и демонстративно рассматривал в упор сестру далеко не дружелюбным взглядом.
– Я, кажется, вам помешала, – сказала девушка, подходя к Флиднеру. Доброго утра, отец. Я стучала к вам два раза, но вы так увлеклись разговором, что ничего не слышали. Здравствуй, Эйтель.
Профессор холодно подставил щеку дочери для поцелуя и почувствовал, как его охватывает глухое раздражение и недоумение, которое он испытывал за последнее время очень часто в ее присутствии. Эйтель в ответ пробурчал что-то невнятное, так что трудно было понять, приветствие ли это или протест.
– Вы говорили о войне, – это то, о чем я никогда не могу слушать равнодушно, – словно оправдываясь, заговорила девушка, невольно морщась от табачного дыма, щекотавшего горло.
Собеседники по-прежнему молчали, и Эйтель громко отбивал пальцами на доске стола воинственный марш. Флиднеру было не по себе, но он решительно не знал, что сказать.
Дагмара заметила газетный лист в руках отца, и это дало новую пищу ее мыслям.
– Вот и здесь, – сказала она, – только и разговоров, что о войне. Война не прекращается ни на один день. То в Африке, то в Сирии, то в Китае, то где-то в Мексике или Чили, – но всегда где-нибудь на земном шаре люди рвут друг другу горло… И у нас в Европе только и слышишь: угроза войны с востока, угроза войны с юга, – можно подумать, что человечество с ума сошло! Неужели эта война не была последней?
– А ты согласилась бы, чтобы она оказалась последней, и на Германии остались бы позор и тягость поражения? – спросил Флиднер, чувствуя, что он говорит не то, что нужно, и не так, как нужно.
– Согласилась бы! – горячо воскликнула девушка. – В конце концов ведь когда-нибудь надо покончить с этим, да мы и сами во многом виноваты со своими мечтами о всемирном господстве…
– От которых мы не отказываемся и теперь, – сухо возразил профессор, а Эйтель вскочил, весь дрожа от негодования.
– Вот такие куриные души и привели нас к поражению! Мне противно слушать эти слезливые разглагольствования, – выкрикнул он злобно.
– Ты начинаешь браниться, брат, а это самый слабый из аргументов, насмешливо остановила его Дагмара.
– Ну, разумеется, где же мне было научиться аргументации! Я не изучал логики одновременно с наукой нежной страсти в трогательном единении с каким-нибудь желторотым буршем!
Девушка вспыхнула багровым румянцем, так что покраснели даже кончики ушей.
– Тебе не стыдно говорить подобные пошлости? – вырвалось у нее.
Флиднер примиряюще протянул руку к детям, чтобы остановить ссору, но его никто не слушал.
– Я привык говорить то, что думаю, и мне кажется, что позорно немецкой девушке забыть хоть на минуту падение родины из-за какой-то гуманитарной чепухи…
– Но именно об этом-то мы и думаем. Ведь этот дух ненависти, жажда мести