– Не так просто получить стипендию, Лайла, – возразила Келли. – Особенно в хороший университет.
– Уф, – выдохнула я, долго глядя Лайле в глаза, ее улыбка бросала мне вызов – мол, скажи это. – Думаю, у нее все будет хорошо.
– Не надо, Бретт, – пробормотала Келли, затем плюхнулась на стул, а ее дочь продолжила подметать пол.
Я подошла к ней и, положив руки на спинку стула, наклонилась так, чтобы она ощутила в моем дыхании лавандово-розовый «мы могли просто заехать в Dunkin» пончик с маком.
– Знаешь, притворяться дальтоником так же оскорбительно, как и говорить слово «черномазый».
Келли оттолкнула мое лицо ладонью.
– Прекрати.
Вышло похоже на мольбу уставшего человека. Келли – мама и до настоящего момента уставала так, что мне, бездетному индивидууму, возглавляющему многомиллионную корпорацию, трудно даже представить.
Келли родила Лайлу в девятнадцать – хотела этим выразить неповиновение нашей умершей матери. Келли взрослела под давлением матери: прилежно училась, брала уроки игры на пианино, занималась благотворительным фондом, не отказывалась от репетиторов для сдачи SAT, редакторов эссе для поступления в колледж, тренеров для собеседований в колледж, поступила в Дартмутский университет, ходила на летние сессии на медицинском и, наконец, связалась с международной школой глобального здравоохранения в Северной Африке, из которой вернулась сиротой, беременной и до ужаса сдержанной. В традиционном плане нашу маму строгой не назовешь. Она постоянно пребывала в депрессии, была вялой и способной расплакаться из-за какого-то пятнышка на блузке. Келли была придворным шутом, но вместо того, чтобы забавляться и рассказывать шутки, она получала отличные оценки и влегкую играла Баха. Когда наша мама умерла (после трех инсультов), Келли освободилась от обязанностей. Мне все еще непонятно, почему она решила отпраздновать свою свободу, обзаведясь очередными наручниками, но тогда у нас не было бы Лайлы, которая на подсознательном уровне должна любить мою сестру больше, чем меня. Но это не так. И я, и Келли это знаем. Настоящая превратность судьбы.
Потому что в старшей школе меня никто не любил. Я курила травку вместо урока испанского, проколола нос, завтракала крекерами с сыром и все больше и больше становилась похожей на маму – вопиющее преступление. Я никогда этого не понимала. Может, Келли и получила гены стройности, но мы с мамой могли похвастаться лицом. Как-то раз один парень из старшей школы сказал, что если переставить мою голову на тело Келли, то получится супермодель. В этом-то и проблема воспитания девочек – мы обе