– Кровь и гром! Парень что надо! – восклицал, к примеру, Матрос с Азорских островов, когда один из тюремщиков тайком передавал им пачку подмокших сигарет.
– Я разделяю твое мнение. Небеса неизреченные да благословят его.
Им это нравилось, потому что новички поначалу мало что понимали и выступали в роли чужаков: таким образом создавалась иллюзия жизни в социуме, без этого элемента невозможная.
У каждого в книге были свои излюбленные фрагменты, и, согласно установившемуся ритуалу, Эрик ежевечерне их декламировал, а публика хором подсказывала концы фраз.
Однако главной темой бесед на их все более совершенствуемом языке оставались море, путешествие, отплытие и препоручение себя воде, являющейся (к такому выводу пришли сокамерники после многодневной дискуссии, достойной пресократиков) важнейшей стихией земного шара. Товарищи Эрика уже намечали маршруты, которые приведут их к дому, воображали картины, которые увидят в пути, мысленно слали родственникам телеграммы. А как заработать на хлеб? Все трое наперебой делились идеями, но, по правде говоря, все они так или иначе касались одного, ибо сокамерники Эрика, сами того не осознавая, оказались заражены, инфицированы, встревожены мыслью о белом ките. Они знали, что не все страны отказались от китобойного промысла, и хотя труд этот утратил описанный Измаилом романтический ореол, лучше все равно не найти. Говорят, можно наняться к япошкам. Что такое ловля трески да селедки по сравнению с охотой на китов… Все равно что плотник супротив столяра…
Тридцати восьми месяцев достаточно, чтобы во всех деталях обсудить с товарищами будущую жизнь: подробно, пункт за пунктом. Споры возникали только по пустякам.
– Глаза твои на лоб! Вспомни, что я тебе говорил про торговый флот. Трижды осел, и мул, и баран! Я тебе объяснил, что такое китобойный промысел, – чтó, передумал уже? – орал Эрик.
– Да что ты видел на этом свете? – вопил в ответ Матрос-португалец.
– Я прошел вдоль и поперек Северное море и Балтийского хлебнул. Атлантические течения знаю, как собственные жилы…
– Чересчур ты самоуверен, старина.
Так они пикировались – скорее для порядка.
Десять