В руках – будто сеть крупноячеистая из света. Набрасывают они эту сеть на бабу, от нее дым валит. Видно, жжется… И завязывается меж ними битва: она в них файерболы пуляет, они – в нее, только не огненные шары, а синие молнии. Шум, треск, и электричеством пахнет. Лес вокруг так и полег, как трава под росой.
А Мать возьми, и прямо из воздуха достань еще одного дракона! Громадного, как слон, и синего, как медный купорос. Дракон тут же изобразил из себя паяльную лампу и ну магов поливать. Те только руки растопырили и будто щит между ними – всё пламя в этот щит и ушло… А потом один пульнул диск от циркулярной пилы, тот дракона на мелкие кусочки и покрошил. Кровищи было… А Мать Тара замочил.
– Как это? – не поняла я.
– А так. Очнулся, достал револьвер – он его всегда в кобуре под мышкой носит – и высадил в неё всю обойму.
Мы немного помолчали. Таракан вдалеке размахивал руками, доказывая что-то магам.
– Значит, нет больше Матери, – задумчиво сказала я. – А сокровища? – Обрез только горестно вздохнул.
– Сокровищ тоже нет. Цыгане разбежались, а табор сгорел.
Мы опять замолчали. Говорить было не о чем: очередной план спасения Бабули накрылся медным тазиком. Только и оставалось, что пойти, и повесится. Или вернуться, и вытрясти из Шаробайки компенсацию – хотя бы то, что на боеприпасы потрачено, вернуть.
– А маги, всё равно себе весь гонорар заберут, – будто подслушав мои мысли, пробурчал Обрез. – Скажут, что это они и Мать, и драконов ейных завалили. А нам – шиш с маслом.
– Пуcть только попробуют, – я поднялась. – Я им все кишки вырву и на гольфы пущу.
Глава 6
Иван
…В городе стояла удушающая жара, и это было непривычно. У нас в Москве давно научились контролировать погоду… Пока забрал с почтовой станции багаж да отыскал постоялый двор, вымотался окончательно.
Лумумба сидел у распахнутого окна в удобном плетеном кресле. Благородные кудри его обдувал прохладный ветерок, а ноги, в щегольских сапожках из кожи химеры, покоились на мягком пуфике.
Время от времени учитель подносил к губам хрустальный бокал. Глаза его были полузакрыты а движения полны праздной неги.
За креслом, изогнувшись в подобострастном поклоне и нашептывая что-то на ушко его сиятельству, пребывал напомаженный, благоухающий гвоздичной водой, управляющий гостиницы.
Эта парочка, являя собой довольство и благолепие, окончательно пошатнула мою веру в разумное, доброе и вечное.
С грохотом побросав сундуки и нарочито пыхтя, как паровоз, я упал на диван рядом с неубранным еще, накрытым кружевной салфеточкой столом, налил полный стакан воды и выхлестал залпом.
– Стажер! – обрадовался наставник, будто только что