Сколько раз он приходил сюда и в прошлую зиму и в эту, выбирая самые морозные дни, торопливыми мазками писал эскизы, отыскивая такую точку, чтобы каждый, глянув на картину, мог сразу же понять, что это Ленинград – и никакой другой город. Сколько раз возле него останавливались люди, самые разные люди, и именно тогда он научился угадывать, кто из них пережил блокаду, а кто, как и он сам, жил вдали от Ленинграда, не испытывая всего, что пережили эти люди и сам город.
Глава 2
– Возницын?
Александр вздрогнул, поднял голову. Напротив стоял широкий человек в длинном сером плаще, перетянутом поясом по заметно выпирающему животу, серая шляпа закрывала глаза, из-под шляпы выглядывал слегка приплюснутый нос, нависший над полными губами, окруженными густой щетиной.
– Не узнаешь? – спросил человек, приподнимая шляпу и открывая обширную лысину, обрамленную валиком перепутанных волос.
– Марк? Либерман? Не может быть! – воскликнул Александр.
– Почему же не может? Очень даже может. Разрешаю потрогать, чтобы тебе не казалось, что я – привидение, – не разделил с ним радости Марк.
Александр протянул руку.
– Ты очень изменился. Если бы не голос, я бы и не узнал, – оправдывался он, тиская руку Марка. – Хотя, увы, годы берут свое. И никто не исключение. Рассказывай, как поживаешь.
– Да что ж рассказывать? Поживаю, как все.
– Мне говорили, что ты перебрался в Москву… Правда, это было еще до войны…
– Было дело, но… вредна столица для меня.
– Что ж так?
– Да так – долго рассказывать.
– А чем занимаешься?
– Оформительством, украшательством и прочими штучками-дрючками. А ты?
– Да все тем же и все там же.
– Завидное постоянство, – усмехнулся Марк знакомой ядовитой усмешкой. – Ты хорошо приспособился, Александр: все, что ты пишешь, тут же объявляется классикой. Тебе никакие морозы не страшны, никакие поветрия…
– Я пишу то, что пишется, – набычился Александр. И уточнил: – Я пишу жизнь, а ты по-прежнему ее декорируешь то в черные, то в светлые тона… В зависимости от погоды, надо думать.
– Ты как не понимал искусства, так и не понимаешь до сих пор, товарищ Возницын…
– И очень доволен своим непониманием, товарищ Либерман. Понимающих много, а художников – увы.
– А ты, значит, настоящий художник?
– Это