Айк выпячивает верхнюю губу и старается дышать сквозь усы, фильтруя воздух. Обычно свалка не вызывает у него никакого раздражения; она отгораживает его от остальных обитателей городка. Однако в последнее время на ней стали все чаще сжигать конфискованные плавные сети в основном с китайской кукумарией, которая воняла, как полуразложившиеся трупы.
Айк с такой скоростью проносится рядом с последней кучей, что чуть не проскакивает мимо семейной склоки, вызвавшей горестные женские крики. В одном из многочисленных проходов свалки он замечает смутный силуэт своей «Хонды» с распахнутыми дверцами, в свете фар которой виден клубок человеческих тел.
Айк резко тормозит и, мигая фарами, дает задний ход. Он разворачивает джип и в свете фар видит следующую арабеску: над распахнутой задней дверцей фургона высится обнаженное тело Луизы Луп. Ее круглое белое лицо, как воздушный шарик, глупо маячит над вздымающимися грудями – три мерцающие сферы, как реклама порнографических лавок на Мясной улице. Потом сферы исчезают, и Айк видит обнаженную мужскую спину. Мускулистые плечи напряжены и столь же белоснежны, как Луизины груди.
– Эй, отпусти ее!
Айк выходит из машины, оставляя двигатель работать на холостом ходу. Держа перед собой фонарик, словно пику, он пробирается сквозь мусор и, лишь вплотную подойдя к паре, осознает всю мощь плеч и спины, что заставляет его вспомнить о револьвере, оставленном на ступеньках трейлера.
– Эй, отпусти ее!
Мужчина, похоже, не слышит. Айк не видит его лица, но не сомневается в том, что тот пьян и придется вступать с ним в потасовку.
– Эй! – Он захватывает обнаженный локоть. – Отпусти девушку, пока ты ее не задушил! Отпусти!
Тело у мужика липкое и скользкое, но Айк не ослабляет хватки до тех пор, пока тот не начинает выходить из транса. Плечи его расслабляются, он перестает трястись. Не отнимая рук от горла женщины, он медленно поворачивает голову, и в луче света Айку предстает морда не менее чудовищная, чем та, что с его помощью вылупилась из майонезной банки. Брови и ресницы отсутствуют. Глаза и губы цвета лососевой икры. Фарфоровый лоб обрамлен еще более светлой гривой волос.
– Господи! – отшатывается назад Айк. – Господи Иисусе!
– Извини, старик, ты обознался – меня зовут иначе, – бормочут лососевые губы, и мужик деловито возвращается к своему занятию. – К тому же она не девушка, а моя жена, ха-ха-ха, – игриво добавляет он после некоторого размышления.
Тон, которым это сказано, настолько пробивает Айка, что он даже забывает о том, что на его глазах пытаются задушить женщину. Как ему знакома эта псевдосерьезность, за которой таится издевка. Он довольно наслушался за решеткой таких как бы доверительных разговоров, типа «Старик, я тащусь – нашим нравится». Значит, снова придется его оттаскивать.