Мой отец часто говорил такие вещи, как «Я не могу представить никого, кто захочет быть твоим другом» или «Я не могу представить никого, кому ты понравишься». Он называл меня шлюхой почти ежедневно, так что я могла за него закончить фразу. Я передразнивала его, пока он разглагольствовал.
Я знала, что он ошибался. Я знала, что это чушь собачья. Дело в том, что оно прилипает. Оно проникает через ваши оборонительные стены независимо от того, как высоко вы их строите. Слушать такого рода вещи, день за днем, когда говорят, что ты никчемная или уродливая, перемалывает тебя. Быть свободной духом, волевой, независимой молодой женщиной (мягко говоря), с маниакально-депрессивным, ненавидящим женщин отцом было изнурительно (мягко говоря).
По крайней мере, я могла задвинуть дверь шкафа и мирно сидеть в темноте. Хотя мира во мне не было. Я никогда не знала, когда он явится, разъяренный Бог весть чем, брызжущий слюной, с дикими карими глазами, которые отказываются видеть во мне что-либо, кроме всего, что он ненавидит – представителя всех женщин.
Однажды ночью дверь шкафа открылась. Луч света ослепил меня, но я знала, что там стоит мой отец. Он испустил крик и схватил меня за шею. Он вытащил меня из шкафа и бросил на пол. Мне удалось сдавленно выкрикнуть, что я собираюсь вызвать полицию. Он сказал: «Я степлером прикреплю твой язык к полу». Я никогда не забуду ненависть в его глазах, но он даже не меня видел, это были все женщины. Я знала это, но легче не становилось.
Как-то раз я пыталась рассказать тете, что он делает, но она разозлилась на меня и сказала, что он лучший отец, которого она знает. Что фактически заткнуло меня. Я застряла с ним, и я не видела выхода. Раньше я сидела в своей спальне / шкафу и писала при свете фонарика в желтом блокноте. Я писала одну вещь, снова и снова, то, что я назвала «Монолог смерти». Это был каталог, по сути, грехов и ошибок моего отца. Мой план был стоять за моим отцом, пока он лежал в темноте на своей кровати, и читать его вслух. После моего прорвавшегося, оперного осуждения я бы убила его молотком для мяса. Гладкий с одной стороны, колючий с другой, хорошо весящий, на деревянной ручке. Я собиралась забить его до смерти.
По иронии судьбы, перфекционизм, укоренившийся во мне в секте, в которую он меня втянул, вероятно, спас меня от жизни в тюрьме, потому что я никак не могла закончить монолог: каждый день я пополняла список его мудачества, так что он никак не подходил к концу. Что ж, это и то, что я знала отца в то время, не стоило тюрьмы.
Однажды в выходные он уехал из города. Я думала, что будет отлично устроить вечеринку, так как я никого не знала в Сиэтле, и я хотела завести друзей. Я сделала