Я сказал:
– Это для нас не обязательно…
– Не обязательно, но очень интересно. Приходи. Это в фонетическом кабинете. В среду, с девяти до часа.
Я пришел одновременно с Обломиевским. Сели за длинный стол. Через минуту появился профессор Лев Владимирович Щерба – позже он стал академиком, – высокий, статный, немолодой, с редкой просвечивающей бородкой и жидкими усиками, в пенсне, на которое поминутно спадала прядь волос, отменно воспитанный, поздоровался с нами, как с серьезными людьми, сел супротив нас за стол и ломающимся, каким-то юношеским голосом сказал:
– Ну вот. На чем мы там остановились в прошлый раз? (Он говорил что-то вроде «прёшлый», в произношении его было что-то от французского акцента.) Мы разбирали первую строчку этого… «Медного всадника» Пушькина… «На берегу пустынных вольн стоял он, дум великих польн…» Но пока мы еще не выяснили, кто это стоит, полный великих дум?
– Петр, – несмело предложил Обломиевский.
– Тут не сказано…
Я сказал:
– Дальше сказано.
– Нет, не сказано. Сказано просто: «И думал он». Опять «он»… «И вдаль глядел» и «думал он».
Обломиевский сказал:
– Может быть, «он» – это Медный всадник.
– Нет, – возразил Щерба. – Медного всадника тогда еще не было. Кроме того, он не стоит, а скачет… И там не он, а они: всадник и конь. Я не могу сказать, кто это – Он, если мы не учтем модальности суждения, обусловленного различием между логическим определением и образным выражением – поэтическим тропом, передающим не полную, а только вероятную связь между понятиями. Если обратимся к трудам Александра Афанасьевича, мы найдем там примеры сходных несоответствий…
Мы не знали, что такое модальность, впервые слышали про Александра Афанасьевича, потому что не знали, что так звали знаменитого ученого – Потебню.
В час дня Щерба встал, поклонился, спросил, придем ли мы в следующую среду. Мы сказали, что будем. В среду пришел я один – Обломиевского не было. Тут понял я, почему он так настойчиво уговаривал меня посетить семинар Щербы.
Щерба пришел, поздоровался, сел за стол, ничего про Обломиевского не спросил.
– Ну вот. На чем мы там остановились в прошлый раз? На первой строчке «Медного всадника»: «На берегу пустынных вольн…» Я не знаю, что такое пустынные волны? Может быть, вы попробуете объяснить это…
– Пустынные, – сказал я, – это в смысле пустые, подобные пустыне, где ничего нет…
– Это не так! В пустыне есть песок, дюны, в пустыне пальмы растут, качается караван верблюдов, кто-то ловит копье на скаку, как сказано у этого… Лермонтова. В пустыне – есть артезианские колодцы, есть львы, в пустыне добывают нефть – здесь мы снова встречаемся с особенностями эмфатической речи, с отличием образных поэтических выражений от точных значений слова. И хотя мы-то с вами хорошо знаем, что в пустыне много чего есть, мы воспринимаем слово «пустынный» в его переносном значении.