– Не будет. Ни вагона, ни тележки…
– Какой тележки? – Егор бросил безуспешные поиски, подошёл ко мне, заглянул в глаза.
– Никакой…
– Ты можешь мне толком объяснить, что случилось? – его голос набух тревогой. – Что сказал врач?
– Он сказал… сказал, что я бесплодна… что у меня, практически, нет шанса забеременеть.
– Серьезно? Вот засада…
Он покружил по комнате, остановился у стенки, уперся в нее лбом и, стукнув кулаком по облезшим обоям, выдохнул с горечью и злобой:
– Курить-то как хочется, блин…
Потом подошёл ко мне, заглянул с мольбой в глаза:
– Мышонок, у тебя точно ничего нет? Никакой заначки? Я же знаю, что ты любишь оставить что-нибудь на чёрный день… Не жмись, дай на сигареты!
– А знаешь, Борис, ты прав… Не нужно ничего оставлять на чёрный день! – я рванулась в коридор, вихрем пролетела по квартире, и, вернувшись, швырнула на стол смятые купюры. – На! Бери! Накупи бухла, сигарет! Потрать всё! Чего ждать? Ведь – вот! Вот – он! Наступил уже, пришёл! – вопила я, глотая слезы.
– Кто пришёл? – не понял Борис, морща недовольный лоб. Его раздражали мои ребусы. В первой половине дня его раздражало всё.
– Тот самый-самый черный день! – и реки слёз полились из глаз.
Мужчина отреагировал мгновенно, метнулся ко мне, сгреб в охапку.
– Мышон, ну зачем так мрачно… Я, конечно, ничего не понимаю в этих ваших бабьих делах, но, по-моему, ты себя рано хоронишь. Врачи не боги, тоже частенько ошибаются.
Этим «ты себя рано хоронишь» он словно отделил меня от себя, отсек одной фразой. Стало совсем тошно. Я смотрела на Бориса так, словно видела впервые, как смотрят на незнакомца, силясь понять, что перед вами за человек и стоит ли с ним иметь дело.
– А я думала – это наши с тобой общие дела.
– Ну, конечно общие, мышка! Конечно – общие! – он взмахнул руками, пытаясь меня подбодрить, но тут же поник, опал. – Господи! Как же курить-то хочется!
Борис метнулся в ванную и вернулся оттуда со своими грязными джинсами, вынутыми из стиральной машинки, дрожащими руками обшарил все карманы и через минуту просиял:
– Вот! Вот она родимая! Я же помнил, что ещё где-то была!
Борис потряс перед моим лицом измятой сигаретой, отшвырнул в дальний угол кухни джинсы и, метнувшись к плите, прикурил от газовой конфорки. Сделав первую затяжку, опустился на шаткий стул и блаженно улыбнулся. Покачавшись с минуту на двух некрепких ножках хозяйского стула и сделав еще несколько неторопливых затяжек, он неожиданно воскликнул:
– Слушай, мышонок, так это теперь нам что, можно не заморачиваться? Теперь можно в тебя кончать, да?!
Я слушала его в легком оцепенении, не зная, что ответить. Молчала, разом ощутив, как же неуютно мне в этом чужом, заброшенном доме рядом с этим чужим заброшенным человеком.
Похоже, Борис считал это моё состояние, подорвался, бросил окурок в мойку и опустился передо мной на колени:
– Прости, прости, прости, мышоночек! Сболтнул,